– Вы когда-нибудь видели шторм в океане?
– Нет. Не приходилось.
– А извержение вулкана, скажем, на Камчатке? Когда земля под ногами ходуном ходит?
– Не посчастливилось.
– Не посчастливилось… – Космонавт Павлов, крепкий телом мужчина лет пятидесяти пяти в черном пиджаке и черной же водолазке, крупнолицый, чуть курносый, усмехается и крутит в загорелых пальцах рюмку с водкой. – Не посчастливилось… Не видели и, думаю, не стоит о том жалеть. Беспомощной пылинкой или травинкой себе кажешься.
Полутемный зал нижнего буфета ЦДЛ (Центрального Дома литераторов) пуст, тих и прохладен. И всего-то здесь – три живые души: он, я да средних лет буфетчица-блондинка за освещенной стойкой.
– Когда мы с Егорычем в первый раз на орбиту поехали, я, знаете, все видел, ощущал, так, как, наверное, все побывавшие там. Ракурс небывалый, конечно! Но, как говорится, экскурсия закончилась, началась плановая работа. Детали, думаю, не нужны? А вот в следующий раз…
Павлов нервно постукивает пальцами левой руки по столешнице.
– Выпьем?
– Ваше здоровье!
Долька лимона настолько кисла, что я невольно морщусь.
– Небось покрепче водки показалось? – Павлов по-свойски подмигивает, откидывается на спинку стула и смеется. – А?.. Угадал?
– Точно.
Павлов снова опирается локтями на стол.
– А в следующий раз… Опять же с Егорычем… Просыпаюсь я, как будто кто-то так легонько толкнул внезапно, и мурашки по коже… Не вижу, чую: на меня – не Егорыч же! – или сквозь меня, или вокруг меня – кто-то смотрит. Не в иллюминатор, а вообще, отовсюду. И я, человек сугубо атеистического воспитания, мысленно и, наверное, помимо воли, вопрошаю: “Это Ты, Господи?” И через секунду-другую по рукам, по спине, по ногам разливается такое тепло!.. Я цветком себя почувствовал! Бабочкой!
Тихонько наполняю Павлову рюмку.
– Так вот – о штормах и вулканах… Мне казалось когда-то, что от них, от их грозной силы должны дрожать степи, пустыни, леса и реки! Вся Земля-матушка! А тут, знаете, плывет она в необъятном просторе космоса этакой круглой невеличкой, с ее океанами и штормами, с исхоженной-неисхоженной тайгой, Гоби и Сахарой, с шумящими белыми березами, плывет, несется… Куда? Зачем? Несется под чьим-то великим приглядом. И я понял, что я маленький, что мне хочется, как хочется порой большущему дяде, стоящему у своей старой колыбельки, прилечь в нее, укутаться ее теплом, так мне захотелось вернуться в мой привычный мир, ступить ногами на твердь земную, вернуться и сказать: “Благодарствуй, Господи! Благодарствуй. За этот маленький великий мир”.
– Поднимем?
– Поднимем.
Павлов стремительным росчерком надписывает мне свою книгу “Свет”, и мы выходим на улицу, где во всю ширь сияют синева и золото.
Сентябрь!
Иван Тертычный