К 60-ЛЕТИЮ АНДРЕЯ РОДОССКОГО
Сколько ни разгадывай человека, подходя к нему то с
одной, то с другой стороны, сколько ни вчитывайся в
мгновенно-длительные отпечатки его мыслей,
чувствований, догадок и промыслительного
ясновидения, всё не можешь разгадать. И понятно
почему – каждого человека задумал Господь.
И задумал так сложно, что дух захватывает. Поэтов же
Отец наш так тонко причудливо вылепливает, что это
уже высшая божественная мудрость. Тем более если
поэт ещё и переводчик сложно пишущего поэта другой
языковой культуры. И посему изложить
на бумаге возможно лишь некоторые попытки
интуитивных подступов, неизъяснимых догадок
на тему, как возможно такое чудо – вжиться в чужой
язык настолько, чтобы чувствовать на нём.
Начну мои размышления о поэте и переводчике Андрее Владимировиче
Родосском с перечитывания книги “Намёки” (СПб.,
2002) известного аргентинского поэта Роберто ди Паскуале.
Переводы с испанского. Поэт аргентинский. Итальянского
происхождения. Уже непросто. Таковы будут и стихи – читатель
поймёт с первой же страницы и, если не испугается
сложности, витиеватости, именно авангардизма и сюрреализма
текстового полотна, то получит истинное наслаждение
от впитывания блестящего интеллектуального материала, от
его расшифровки. И внимательный опытный читатель переводной
литературы сразу уверится: здесь – гармония интеллекта
автора-поэта и автора-поэта-переводчика (а я глубоко
верю в непременное авторство переводчика, это особенно
очевидно при переводе стихотворного текста), здесь – высокое
проникновение в душу, мысль, эмоции, меняющиеся многопланово
и ролями в данном произведении, и по степени
накала, и по способу их выражения. Не знаю, что уж тут –
математика высокого искусства или высшая его химия, но
проникновение – незамкнутая вещь. Знак “следует” – читатель,
дальше передача восторга в космос, может быть, тому
же самому автору, который будет творить уже в других измерениях
Любви и Печали.
Уже в первой части книги начинаем считывать узоры, арабески
тонких смысловых переплетений, пронизанных светом
оригинального авторского взгляда и вроде как детского захл
ёбывающегося стремительного сочинительства, который не
утерян ни Роберто диПаскуале, ни Андреем Родосским: а вот
я сейчас радуюсь, даже печалясь, тому, что мне говорит Бог,
тому, что я это слышу и могу этим поделиться – берите, люди
и космос…
К таинственному не стремлюсь
Но самого себя
Давно хотел понять я
Эти строки дают нам посох…И мы пойдём.
Смерть умерла
Однажды вечером
Удручённая
Упорной вечностью
Беспредельности
(намёк 3)
Давайте о звукописи. Не могу судить о наличии и высшем
пилотаже таковой у Р. ди Паскуале, смотрю у А. Родосского:
много “р” – этого красного цвета поэзии. Очень яркий звук, затем
чёткое подчёркивание красного звонкой линейностью “ч” (чёрный),
ударностью “д” и “т”, “н”, делающее текст гибким, тройная
“у” – настаивание на умирании смерти, а всё вместе – утверждение
жизни! Но уже к концу этого “намёка” – догадки автора о
том, что кто-то видит приближение “воскресения” смерти.
Передать сложность и яркость перипетий человеческого
подсознания, сплошь неостановимого течения мысли, её
всплесков, бешеных наскакиваний друг на друга антонимических
состояний неуверенности ни в чём никогда, вечного
человеческого сомнения в каждом миге – невозможно в прозаическом
тексте. Для того и существует такой феномен человеческой
культуры, как истинная поэзия, где намёки – необходимы
и непременны.
А он плыл и падал
Разделённый в себе
Познавая себя
Без боязни небытия
(намёк 5)
Смутно догадываешься, что это о разделении души и тела,
и именно при этом разделении и познаёшь себя намного глубже
и шире, будто в это познание включается и всё человечество,
и весь космос – они говорят с тобой безмолвно, но ты
понимаешь всё. Мастерство переводчика в том, что промыслительным
образом он успокаивает читателя именно звуками
тогда, когда тема заставляет нервничать нешуточно. Такова
гибкость русского языка, который чувствуется его интерпретатором
оттого острее, что он знает и другие языки.
Оттуда идёт это интуитивное соответствие звуконаполнения
и смысла, в точности которого сомневаться не приходится
– если бы переводчик отступил от точности, логической
стройности текста, он бы просто запутался, так это ажурно.
“Небо решило уйти”, надумав предупредить о том удивлённые
облака, высказать им своё наболевшее. Облака пытались
уговорить небо остаться, но оно ушло в иной космос.
Довольно точный пересказ этого намёка, гениального и простого
до такой степени, что тема годится для детского стихотворения,
мультфильма. И чем не ребус для художника: ну
как облакам без неба?
Вот такие далеко не единственные отклики души на намёки
двух братьев-художников – поэта и переводчика. Взрыв откликов,
похоже, заложен в книгу. Только начни читать, подожги бикфордов
шнур… Небо, как и предполагалось, например, мною ещё
в детстве, кормится отснившимися снами, а потом рассеивает
их во Вселенной и ждёт, что же вырастет. Ну чем не продолжение
сказки… Опять видишь Роберто и Андрея – неуёмных выдумщиков.
Приятно осознавать себя их собеседником.
Позволю себе в контексте моих догадок цитату из Балтрушайтиса:
“Двойною мерой должно измеряться значение всякого
творчества: по степени совершенства и полноты его
выражения средствами данного искусства и, во-вторых, по
тому духовному смыслу, какой оно представляет как последовательность
внутренних событий в душе художника”. Думаю,
что Балтрушайтис имел в виду прежде всего не только
“внутренние приметы” творчества отдельного художника, но
и саму суть поэзии – её назначение и оригинальность именно
этой “последовательностью внутренних событий”. Читая переводы
А. Родосского, всегда я чувствую их горячечность,
умную страстность, да позволится мне этот термин, – будто
вот сейчас высказывает живо и интонационно выразительно
всё, чего и не высказать просто словами, если душу не вложить
в них, высказывает, и тем очень льстит мне, читателю
– значит, я достойна доверия сего искреннего рассказчика.
Эффект присутствия внутри произведения – вот как называется
такое применительно к изобразительному искусству, но,
думаю, это однозначно является признаком истинности и
объекта литературы.
И вот жаль мне уже “тоски”, нанизанной на порыв ветра, жаль
игрока, заплакавшего о проигрыше, будто это мною проиграна то
ли игра, то ли битва за жизнь. Вот уже иду по своим потерянным
следам в надежде узнать, взаправду ли это я отважилась уйти из
родного дома, забыв путеводную нить (стр.18), словно надеясь
на безвременность – вот уже закончилось оно, время, а дни, быстротечные
дни разлуки, всё текут (стр. 20). Сами напрашиваются
библейские мотивы – а сразу ли по окончании времён кончится
разлука с Богом или ждать нам ещё встречи на пунктах переправ.
“Верю в себя, и всё же мечется скорбный дух мне”, вспомнилось
из Цюй Юаня (пер. А. Гитовича).
“Переводчик-языкотворец”, – говорил о желаемом Михаил
Леонтьевич Гаспаров. В этой ипостаси Андрея Родосского не
приходится сомневаться. Не придумывая новых слов, он так
естественно сдруживает уже существующие слова, звуки,
фразы, образы и метафоры, что понимаешь: без Божественного
вдохновения это невозможно.
Намёк 17 (стр. 24) позвольте привести полностью, считая
его пронзительнейшим стихотворением о любви.
Попрощались друг с другом
Не зная друг друга
Убеждённые, что должны уехать,
Не зная куда
И зачем.
Протянули друг другу руки,
А мысли у них путались,
Не находя слов.
Забвение чуть слышно подбиралось
К стенам их висков.
Не было ни света, ни теней,
Они были вдвоём.
На время забываю, что это Роберто ди Паскуале. Вижу только
русского поэта Андрея Родосского. Переклички с лучшими
образцами любовной лирики из истории русской литературы
напрашиваются сами собой. Да, так расстаться, не узнав
друг друга, так быть вместе, вдвоём, будучи разделёнными
местом и даже временем, могут только у нас, в России, подумалось,
конечно, неправильно, гордо, но горячо.
“Но сердце должно выстрадать всё, о чём ему петь” (Г. Х.
Андерсен, “Старый церковный колокол”). Замечаю в себе
мысль, что, возможно, автор сначала напишет страдание,
невозможность, а потом выстрадает, потом поймёт, что невозможность
– высший праздник. Это стихотворение, которое
мною прочитано так, может быть прочитано иначе, но
дальше следует о “полноте небытия!”, о”счастливом неведеньи”
в “вечном никогда” – это о блаженстве нерождённых
душ, – и опять не сказано, по Божьему ли недозволению родиться,
по человеческой ли вине убийства уже зачатых. Тема
“Я – Никто” вообще пронизывает книгу. Представленное и действительное
никто – часто самое желанное состояние человека
в самые трудные минуты существования – вдруг ты
закрываешь глаза, забываешь своё имя и целиком отдаёшься
ласке Неба:
Тогда ветер
Провёл рукою
Мне по лбу и груди.
Я почувствовал ту же ласку,
Что деревья,
Камни,
Озёрная гладь
При касании его руки…
(стр. 27)
Возвратилась к последней строке, потому что прочла Его с
большой буквы…
И автор, и, почему-то знаешь, переводчик, не боятся этого
состояния, описанного светло и вроде даже шутя, но не походя,
не с отрицанием бессмертия, а будучи уверенным в нём.
Так читается.
В главах первой части идут смысловые словесные рефрены,
что создаёт внутренний длинный ритм, похожий на эхо
колокола – слушайте долго, помните вечно. “Забвение”, крики,
“я” в образе “никто”(собственно души), “день, когда меня не
станет” “умирание смерти”, “вечность”, “молчание”…
При всей страстности “Намёков” ощущается, что книгу писали
профессионалы, поэты-учёные, поскольку огранка мысли,
логики, которая, несомненно, великолепно выстроенная
Роберто ди Паскуале, не менее великолепно освечена тонкостью
перевода. Язык красив и точен, психологичен и техничен.
Счастлива тем, что прочла несколько книг, где значилось:
«Перевод Андрея Родосского». Это и «Память изгнания» Максимино
Качейро Варелы (перевод с галисийского, СПб., 1997),
и “Палая листва” Асунсьон Форкады (перевод с каталонского,
СПб., 2001), и “Голоса мира” (СПб., 2013), где собраны переводы
с латинского, английского, норвежского, французского, итальянского,
испанского, португальского, галисийского, каталонского,
румынского и сербского языков!!!
Роль переводчика велика в истории мировой культуры. Кто
бы ни говорил о желаемой незаметности переводчика при
переводе, на практике это неисполнимо. И речь идёт лишь о
качестве слова, этом высшем мериле литературного творчества.
Но, сколько бы ни хотела я читать и перечитывать и даже,
на свой лад, как здесь, перечувствовать блистательные переводы,
“нельзя объять необъятное”. И мне хочется перейти
к сугубо авторским текстам прекрасного русского петербуржского
поэта Андрея Родосского.
Если в переводческих работах переводящий действует по
правилам, заданным переводимыми текстами (выигрыш –
божественная согласованность), то в собственных стихах
поэт проявляет исключительно свой характер. Особенности
стиля А. Родосского-поэта: в нём явственно видно и мировоззрение
автора, патриота России, сторонника монархической
идеи, и духовная биография (рождённый в Ленинграде,
поэт, учёный-лингвист и литературовед, он – глубоко верующий
православный человек).
Многие стихи А.Родосского посвящены Петербургу “минувшему”,
который, несомненно, никуда не минул, а жив, и жив
будет:
Люблю бродить по стогнам Петербурга,
Минувшего вдыхая благодать…
И здесь же ярко выражено творческое и жизненное кредо
художника:
Но не мила мне наша современность,
Невыносим обыденности гнёт,
А быстрой мысли неприкосновенность, –
Нет, на неё никто не посягнёт!
В поэзии А. Родосского- почти обязательное присутствие
остроумия, богатство оттенков иронии, порой деловитой серь
ёзности и правильности, а порой – некоторого лихачества,
вовсе не означающего вольное обращение со словом, а лишь
смелое. Часто присутствует так называемый внутренний смех
(иногда граничащий с незлобным сарказмом и насмешливостью,
благо, предметов и явлений в окружающей современности
и даже в прошлом – с лихвой), который, можно предположить,
присутствует в авторе ещё и от знания англоязычной
поэзии в её оригинальном прочтении. А. Родосскому свойственна
ясность мысли, присущая популярному стилю, задача
пользования которым – дать читателю наибольшее количество
знаний на строку или строфу. Возможно, здесь “виноват”
род основных занятий автора – он доцент кафедры романской
филологии филологического факультета СПбГУ, педагог-
лингвист с многолетним стажем. Хочется привести пример
краткости:
Памятник Александру III
На площади Восстания
О, памятник, восстань, и я
На Знаменской знамения
Увижу, без сомнения.
Вот вам и монархизм, и православие, и народность, и история
народа, и просветительство!
Или вот ещё:
Пасхальный бал в Дворянском собрании
Жизнь – это царство постоянства:
Как после неутешных слёз
Воскрес Спаситель наш Христос,
Воскреснет русское дворянство.
Как много сказано здесь о самом авторе – и о его истинной
вере, и о надежде на воскресение твёрдых жизненных устоев.
Да, таковые надежды кажутся запредельной мечтой, но
именно такие мечты всегда двигали духовное развитие человечества.
Творчество А. Родосского – доказательство того, что в область
эстетических представлений художника не может не
входить его мировоззрение. В этом смысле весьма показательна
небольшая (всего восемьдесят страниц “шестого”
формата) книжка “На повороте наших лет” (СПб, 2009), из которой
взяты строки для примера. Здесь стихи петербуржца,
языковеда, человека острого ума, патриота и монархиста,
православного человека, который, что ж, и по Европам, и по
Африкам поездил, и внимательным словом подметил не только
лицевую, но и изнаночную сторону тамошней свободы (стихотворения
“О, Бельгия! Столица НАТО…”, “Брюссельские контрасты”,
“Стокгольм”, “Берлинские истуканы”). Ну да и по истории
России, давней и близко современной, поэт прошёлся
не без горячности(“Маршал Блюхер”, “Екатеринодарские памятники”,
“Пятидневная война”, “Русские миротворцы”).
В разделе “Парадоксы” – в блестящих иронических стихотворениях,
порой довольно резких, явно высвечен талант острослова,
житейская наблюдательность, любовь к точности и
краткости изложения. В разделе “Перед причастием” – мысли и
чаяния православного христианина, его радости и печали о
судьбе истинной веры на родной земле. Здесь – и слова покаяния,
и сетования на вездесущее попирание традиционных устоев,
но, в общем, как и вся поэзия А. Родосского, эти стихи
оптимистичны. И всюду – неподдельное вдохновение! Да и
может ли быть иначе, если поэт-мыслитель, поэт-патриот искренне
верит в возрождение духовности и величия России, в
её историческую миссию охранительницы православной веры,
которой пропитано русское Слово, Великий Русский Язык!
Маргарита Токажевская,
член Союза писателей России