Не спи, не спи, художник,
Не предавайся сну…
Борис Пастернак.
Не секрет, что каждый писатель совершенствуется и
развивается от книги к книге. И весьма любопытен тот
факт, когда поэт переходит на прозу. Этот процесс всегда
волнует своей новизной. Что лежит в его основе?
Однозначного ответа нет. Впрочем, если автор пишет
поэзию и прозу, он создает более целостное
представление о мире. И надо признать, что и Евгений
Попов художник достаточно разноплановый: от стихов в
стиле модерн, уносящих на гребне жизненной волны, и
головокружительных верлибров, продуваемых западновосточными
ветрами, он смело переходит к не менее
оригинальным прозаическим опытам, близким к
постмодернизму. О чем говорит автор? Несмотря на
необычность жанра, в основу его повествований легли
самые привычные сюжеты, хотя в коротком жанре
гораздо сложнее достичь творческого мастерства.
Книга состоит из отдельных частей, их всего четыре, включающих
литературные зарисовки, психологические этюды,
эссе, небольшие рассказы, представляющие нашу с вами повседневную
круговерть. А это, согласитесь, для любого писателя
– особое мужество, как и для нас – мужество терпения
нести тяготы отнюдь не безоблачного бытия. “Чем тяжелее
бремя, тем наша жизнь ближе к Земле, тем она реальнее и
правдивее”, – считает известный прозаик Милан Кундера.
Однако действительность влечет и захватывает именно тем,
что ни одна модель не может описать всю полноту окружающего
мира. Евгений Попов конструирует собственные варианты,
делает это блестяще, в чем-то изощренно и не навязчиво.
Я с неослабевающим интересом прочла его книгу два раза,
но не скрою: при всех попытках объяснить множество ее
смыслов, видимо, так и не смогла дойти до конечной сути.
Сложно, главное в его произведениях – поймать саму идею и
удержаться на поверхности, стараясь не заплывать за буйки.
Предаваясь интеллектуальной игре ума, он не боится выглядеть
курьезно и даже несуразно. Да, наверное, и нет глупее
занятия, чем желание быть умнее всех.
Книга открывается неожиданным авторским откровением,
“метафорическим признанием”, характеризующим его прозу,
в которой есть и течение жизни, и чувство времени, и ощущение
великой тайны слова, его магического “единения с языком”.
И вполне закономерно, что Евгений Александрович признается:
“Меня переполняет гремучая смесь из Проханова,
Чехова, Зощенко, Лимонова и меня”. Истинная правда: здесь,
безусловно, мы встретим многое, но, по всей видимости,
Чехова больше, потому как больше доброго отношения, понимания
и сочувствия своим героям. Пусть “наша жизнь цепь
сплошных разочарований”, лишь иллюзии спасают нас, без
них трудно существовать. Вот эти “иллюзии прошлых лет” и
легли в основу рассказов Евгения Попова. Он тонко и умело
“завязывает узелок” актуальных и публицистических тем,
будучи крайне осторожен в коварном “процессе разрушения”.
В условиях современности, когда рынок работает на потребителя,
когда культура становится натурой, художнику
важно сохранить традицию, ему необходимо индивидуальное
общение с читателем, в котором он желает найти собеседника
и единомышленника. Эпоха сверхтехнологий несет в
себе и политическую моду, втягивая в эпицентр бесконечных
событий прежде всего людей пишущих, свободно владеющих
искрометным и метким словом. Не стал исключением и Евгений
Попов. Говорят, что век постмодерна заканчивается, что
впереди – время религиозной нравственности, время блага
для духовного развития и творчества. Не будем только спешить
с выводами, возможно, будут соседствовать абсолютно
различные, а порой даже и противоположные направления.
Читатель сегодня искушен и прихотлив. Ведь верлибру
когда-то тоже предрекали забвение, а он, отбросив жесткую
ритмическую композицию, смог возродиться и ему теперь
прочат прекрасное будущее. Так и в прозе Евгения Попова мы
ищем непознанное в обычном, ищем метафизику в бытовой
детали. Подобные вещественные приметы, окрашенные психологическим
рисунком, – и есть почва его произведений, по
словам автора, – “это явление социальное”. “И классики, и
потребители” каким-то удивительным образом уживаются в
его книге, обнаруживая редкостное единодушие.
“Перечитай, Толстого, Чехова перечитай!” – звучит вполне
конкретный авторский посыл. Однако относительно манеры
письма самого Евгения Попова – Лев Николаевич покажется
излишне моралистичен, а вот Антон Павлович, несомненно, –
большая удача, хотя сравнения всегда опасны и рискованны.
И кто из писателей не мечтает о своем идеальном читателе?
Сия чаша не минула и Евгения Попова. Иначе не было бы в его
повествованиях откровенных обращений к читателю, не было
бы замысловатых лирико-философских отступлений. “Думаю,
что читатель проникся стилем, поэтому далее произвол будет
нарастать. Не надо только забывать, что любой хаос со
временем обретает признание гармонии”, – умозаключает он.
Хаос, как говорили древние, – высшая степень порядка. Из
хаоса литературного Евгений Попов и выстраивает собственную
целостную систему. Не стоит обижаться за его “опыты
над табунами”, “ведь у каждого полета – своя правда”, своя
железная логика, когда он прибегает к характерному приему –
обмануть в чем-то читательские ожидания.
Захватывает и нетривиальная авторская форма подачи
материала. Безнадежно-праздничный мир, описанный им
живо и разительно, притягивает мозаичностью литературных
путешествий, помогающих осознать образное устройство
Вселенной, понять этот пестрый меняющийся калейдоскоп
событий и явлений, ведущих от факта к факту, от
одних ситуаций к другим. “Не знаю, что делать с некоторыми
фактами текущей жизни. Смеяться нельзя, ужасаться не хочется”,
– констатирует он очевидное, сплетая нити причинно-
следственных связей. Новая Россия – страна мифов. Но,
как известно, они уничтожаются при помощи свежеиспеченных
мифов. Таков закон истории.
Многоцветное, стремительное бытие раскрывается в его
“Чересполосице”, первой части книги. Евгению Попову присуща
и легкая и горькая ирония, он остро подмечает вокруг себя
смешное. К примеру, в очерке “Кит”: некий губернатор некоего
российского края, не станем уточнять какого, а Россия, слава
Богу, на зависть многим страна огромная, решительно занимался
всевозможными государственными программами, как
лесными ресурсами, так и добычей полезных ископаемых, ставя
бесчисленные героические эксперименты. В итоге, как резюмирует
автор, “деревенька стала похожа на сказочного кита и
одновременно на средневековый замок на горе посреди озера…
и не хватало только Конька-Горбунка, чтобы в один миг
оказаться в этом чудесном государстве”. Нужно отметить,
что элемент сказочности часто присутствует в произведениях
Евгения Попова. И неудивительно, потому как русский человек
всегда надеется на чудо, что еще ему остается в условиях
то сокрушительных революций, то бурного коммунистического
строительства, то вдруг внезапной исторической ломки-
перестройки или, может, уже не столь далеких перспектив
олигархического будущего?! Вот и “Кощеичевы страшилки” –
экстремальные этюды, “грустная такая история с нехорошими
последствиями”, похожая на приключения Иванушки-дурачка
и Бабы-Яги. Ведь за что русский человек ни возьмется, обуреваемый
самыми благими идеями, пытаясь сделать как лучше,
а получается как всегда. Эта фраза была произнесена одним
нашим известным политическим деятелем, воистину став в
народе крылатой. Видимо, по-иному не умеем. В чем причина:
не всему ли виной природа русского характера, его загадочной
души, уповающей на вечное авось, может, все-таки пронесет?
И автор чисто по-русски дает нам надежду, веру, не оставляет
человека в своем одиночестве, ведет его к людям. Животрепещуще
и увлекательно эти русские образы, неразрывно
связанные с сегодняшним днем, представляет и поэтесса
Надежда Мирошниченко в стихах “Пошли со мной: я знаю, где
– Россия…”, говоря о “нашем Лукоморье”, историческом наследии
всех русских: “А то, что с нами нынче происходит, /
Так то Кощей свой празднует дележ. / Все тот же он. Все так
же колобродит. / Над златом чахнет, что с него возьмешь. / Бог
с ним, болезным, ждать уже недолго. / Что было в сказке,
станет на веку. / Пошли со мной. Я знаю, где иголка / Кащеева.
Не бойся – не в стогу”.
И Евгений Попов, зная Россию, обладая ярким художественным
мастерством, говорит на языке поэтических образов и в
прозаических текстах. “В термосе тысячелетий все сохраняется
довольно долго”, – философски замечает он, подкрепляя
данное высказывание проверенными “мотивировками”. Так,
в его “красивой легенде о варяжском госте”, словно в универсальном
флаконе, соединились и Чехов, и Гоголь, и Салтыков-
Щедрин. “Наша эпоха – эпоха наблюдателей, – делает автор
закономерный вывод. – Ведь всем хочется кем-нибудь
стать. Все и стали наблюдателями”. Всем хочется только
наблюдать жизнь. Будем ее наблюдать вместе. “Жизнь человеческая
– вот что казалось единственно достойным изучения”
и для героя романа Оскара Уайльда “Портрет Дориана
Грея”, когда “в сравнении с нею все остальное ничего не стоило”.
Будучи эстетом и подлинным знатоком искусства, он
гениально об этом размышляет: “И, разумеется, наблюдатель,
изучающий кипение жизни в ее своеобразном горниле
радостей и страданий, не может защитить лицо стеклянной
маской и уберечься от удушливых паров, дурманящих мозг и
воображение чудовищными образами, жуткими кошмарами…
понять их природу можно, лишь переболев ими”.
Проживает судьбы своих героев, болея ими, и Евгений Попов.
Банальная проза жизни в его книге не кажется унылой и
бесцветной. Мысль писателя должна быть созвучна времени,
отвечать истине, она не должна уводить от насущных
проблем бытия. И в “Рассказах бывалых людей” очерк “Варяжская
кость”, перекликающийся по названию с “Варяжским
гостем”, – ярко выраженная пародия не только на нашу действительность,
а, возможно, на “целую цивилизацию”. И “с
Бобика”, нашедшего “кость Рюрика”, “начался новый этап в ее
развитии”, – ошеломляет нас автор, оттачивая свое словесное
остроумие.
Фантасмагоричен и цикл “Боты”: “Лес рубят – птицы летят, –
сказал я и плюнул в окно. Окно оказалось Интернетом”, – читаем
причудливые строки. Виртуальная реальность стремительно
меняет настоящую, пытаясь избавиться от наследия прошлого.
И как нам восстановить связь поколений, когда странное
поле чудес уже напоминает минное?! “Чтение Платонова”
для лирического героя книги “заканчивается катастрофой”. И
такой “прекрасный и яростный мир” певца революционного
строя летит в тартарары, то бишь в окно. А ведь Платонов был
“мастер большой, всеобщей жизни”, потративший “свое сердце
на ее устройство”. Сегодня подобные жертвы потомков не
впечатляют. Пожалуй, ближе и понятней формулировка того
же Бродского: “Нужно быть частным человеком”. И все же
платоновский лист, сорванный им с “божьего дерева” отчей
земли, остается с нами как тайна его “одушевленной родины”.
Образы, нарисованные Евгением Поповым, получаются
обобщенными и фигуральными. “Почему его раздражает Набоков?”
– задается автор вопросом. Это он, Набоков, аристократ
духа, поклонник искусства, любитель бабочек и природы
писал: “Себя я не вижу в вечности лишь из-за земного
времени, глухой стеной окружающего жизнь”. А читателя, в
свою очередь, окружают ассоциации, словесные интерпретации,
игра интеллекта, витиевато и подчас курьезно создаваемые
на страницах “Четырехгорки”. Вот и “Боты непарные”
– расфокусировка” во всем, когда “всех ждет обнуление”. “Это
когда думаешь, что деньги есть, а их уже нет. Ни в безнале, ни
в реале”, – заставляет Евгений Попов задуматься над вещами,
казалось бы, знакомыми, но где-то упущенными из вида,
не сфокусированными в памяти.
И ключ к загадке бытия в руках автора. Ох, уж эта русская
душа, что опять “соскочила с орбиты…”, которую ничего не
радует, которую даже не удивишь “предстоящей поездкой на
золотой курорт”. Не в этом ли ее отличие от души западного
человека, всегда знающего, что он хочет, зачем живет? Чего
не ждешь, о чем не мечтаешь, то и не радует.
Ремарк считал, что “логически мыслить – это правильно, а
логически жить – нет”. И Евгений Попов, решительно “отбросив
боты”, открыто напишет, будто о ком-то из нас: “Ты будешь
нести в себе мистическую мощь, и никто тебя не сможет
познать до конца”. Как необходимо для каждого видеть
“перед собой звездное небо”. Глядя на звезды, мы никогда не
перестаем мечтать. Автор призывает – не изменять себе,
своим идеалам, почаще поднимая голову к небу, искать свои
единственные звезды. “Там, в его глубине есть другая жизнь.
Он хочет познать ее. Он хочет быть небом”, – так возвышен
его монолог о неповторимой душе русского человека.
Но если взглянуть на эту жизнь в ином ракурсе, то она
полна и бытового абсурда, и сплошного засилья нелепостью,
она порой просто карикатурна, напоминая “музей великих
экскрементов”, о котором нам саркастически рассказывает
автор. Да, и “гармония сейчас вообще не актуальна. Она
ушла в черный квадрат Малевича”, – утонченно иронизирует
писатель, удивляя в своей прозе сочетанием несовместимого,
когда нет ничего невозможного. Не в этом ли заключается
и секрет творчества, поражающий безграничными возможностями
литературы? В наше тревожное время человеку
необходимо почувствовать нравственное равновесие,
найти внутри себя точку опоры. Ведь и “Черный квадрат”
Малевича когда-то символизировал небывалую эру в искусстве,
не эта ли диктатура сурового авангарда и в третьем
тысячелетии продолжает выхолащивать наши души? Что
стоит за ней? И где та точка опоры в жизни и в искусстве?
Почему ее так важно сохранить?
Жизнь постоянно, изо дня в день проверяет нас на что-то.
Метаморфозы бытия выливаются у Евгения Попова в вечные
альтернативные образы, олицетворяющие добро и зло. Бумлер
и Рарин – контрастные авторские персонажи: первый хотел
“всех осчастливить”, второй – “всех ограбить и перебить”.
Вполне классическая ситуация, почти как в жизни, а
значит, и в литературе. Самое загадочное русское слово –
справедливость – должно восторжествовать, ведь добро
сильнее зла, и в конечном итоге “победил осчастливливатель”.
И так будет всегда, потому что в жизни хорошее и
плохое ходят рядом.
Бернард Шоу, выдающийся драматург, творивший на рубеже
девятнадцатого столетия, захвативший еще целую половину в
двадцатом, познавший природу и мощь страстей человеческих,
все-таки сокрушался: “Мы всему научились, кроме того, как жить
на земле, как люди”. Почему так происходит? Народ и власть –
извечная дилемма. А русским людям катастрофически не везло
на власть. Впрочем, у Евгения Попова найдутся ответы и на
этот феномен. В рассказе “Заговор” он иносказательно и натуралистично
поведает нам, где зарыты корни давней проблемы,
автор совершает экскурс в историю древности, обращаясь к
первоистокам человечества: “Бывало лежат птеродактили на
пляже, загорают. Думают, как осуществить преемственность
власти, ведь вожак устал, а претендентов на должность много…”
Оказывается птеродактили на пути своем, в полете, “дозаправлялись”,
спокойно поедая останки “предшественников”.
Разве не актуально относительно современности? Послушайте
дальше, исследуя этот бессрочный претендент, автор резюмирует:
“Другое дело, что по одной из научных теорий такой конфуз
приводил в итоге к преемственности власти на химическом
уровне”. Отсюда, как ни крути, вырисовывается и олигархическая
тема Руси. Ничего исключительного здесь не просматривается,
что подтверждают и мудрые слова из книги Екклезиаста:
“Что было, то и будет, и что делалось, то и будет делаться, и нет
ничего нового под солнцем” (Притч. 1:9).
Злободневно, по-маяковски отточено меткое слово автора,
также желающего, “чтоб к штыку приравняли перо”. Евгений
Попов нетипично трактует и хорошо известные образы,
встречающиеся в литературе. Мы знаем, что в творчестве
каждого художника есть своя “Черная речка”, свой “черный
человек”, своя “черная ночь” – черная трагическая нота, все
накрывающая собой. “Я шел вдоль Черной речки, настороженный
и раздраженный…” – пишет он в очерке “Оранжевые волки”.
И далее ностальгически сожалеет о тех советских временах,
когда был “блокнот диссидента – в пику “Блокноту агитатора”,
политинформационной брошюры, выходившей в тот
период, нынче именуемый – застойным. Хотя литература тогда
имела основательный и весомый статус, утерянный сегодня.
Профессия писателя, начиная с горбачевской перестройки
буквально всего и вся, до сих пор так и не узаконена.
Увы, отсутствует и должное внимание к литературе.
Евгений Попов завершает книгу разделом “Генкины университеты”
– светлыми детскими рассказами. Но их простота не
исключает философских исканий, возвращения к самому себе
когда-то утерянному. Это небольшие трогательные повествования:
“Свистулька”, “Красная курточка”, “Птичка” и легендарная
“Четырехгорка”, что находится на крутом берегу Саблинки,
“Ночь”, в которой светили звезды на огромном небе,
какие видятся лишь детям, когда “Бог, улыбаясь, смотрит на
них”. “Мы любим в детях то самое, что храним в себе с детства
как лучший дар нам от жизни”, – писал Михаил Пришвин.
Детство – душа ребенка, начало всего, куда мы с годами стремимся
вернуться, чтобы глотнув чистой воды из его прозрачных
родников, набравшись сил, жить дальше. И у Евгения
Попова имеется такая “Речка”, к которой “долго приходится
идти!” А иначе не бывает, ведь только детство хранит удивление
и чудо, исчезающие с возрастом. “Какая широкая река!
Какое большое и широкое небо над головой!” – неизменная
классическая картина детства, когда все огромное, бесконечное
и яркое.
И жизнь продолжается, счастье не утрачивается, ибо для
творчества – это важно, так же, как важно верить в благородство
людей и справедливость. Вполне своевременна и актуальна
авторская ремарка: “Не спите, люди! Бодрствующий человек
должен иметь особо прочное сердце. Крепите, люди, сердца.
Действуйте и творите. Ваше время приходит”. А если
есть любовь к людям, если не иссякает интерес к жизни, то
обязательно придет и успех, ведь мы уже почувствовали “настоящую
волю”, ощутили свободные ветра перемен.
За мозаикой человеческой жизни, такой многообразной и непредсказуемой,
за легкостью и сложностью ее красок проступает
четкая филигранность писательской строки, пронизанной ангельским
благословением. “Пусть эта жизнь будет радостнее
жизни героев этой повести”, – желает автор и завершает книгу
на высокой эмоциональной ноте. “Пусть там будет больше света,
пусть он поможет будущим героям и всем желающим жить”.
И мы обязательно будем жить, начиная каждый свой новый
день так, как прожили бы последний, сделав его самым значительным
и неповторимым в нашей общей судьбе.
Людмила Вробь¸ва
Минск