Идея о бессмертии — это сама жизнь, живая жизнь, е¸
окончательная формула и главный источник истины и
правильного сознания для человечества.
Ф.М.Достоевский
Роман Юрия Серба «Площадь Безумия» (Роман. Изд.»Росток»,
СПб. 2016) я читала, не будучи обремен¸нной
мнениями коллег о произведении, потому собственные впечатления
оказались незамутн¸нными сторонними похвалами
либо разочарованиями. Сразу появилось желание написать о
книге, а когда на глаза попалась статья «Писатель и сопротивление
читателя» Людмилы Бубновой в январском номере «Литературного
Санкт-Петербурга», решение стало окончательным.
Но взяться за перо незамедлительно не получилось,
может быть, это и к лучшему: по прошествии времени ч¸тко
фиксируется главное, то, что до сих пор осталось в душе от
романа.
Осталось же очень светлое чувство, несмотря на то, что
герои произведения переживали тяжелейшее время для Советского
Союза: кровавые, разрушительные, словно военные,
последние годы восьмидесятых — начала девяностых
двадцатого века. Однако человеку свойственно, вспоминая
прошлое, придавать ему юмористический оттенок, подтрунивать
над собой, над своими страхами, переживаниями, проблемами.
Так и автор книги, который воспроизводит время по
дневнику «многолетнего приятеля» Геннадия Серафимовича
Салабина, не смог отказать себе в удовольствии время от
времени подшутить над героями романа, представить их в
некоторой степени гротесково. Данная манера вообще свойственна
Юрию Сербу, что делает его хорошо узнаваемым в
литературе и, несомненно, является его плюсом.
Гротеск, позволяющий приблизить дал¸кое, переплести настоящее
с прошлым или будущим, реальное с нереальным,
говорить смешно о серь¸зном (вспомним Мольера, Гоголя,
Грибоедова), делает произведение доступным для понимания
всеми! В том числе, что весьма важно, молод¸жью, ради
которой, признаемся, писатель и пишет. Ведь мы, пережившие
те времена, свидетели всех неприятных событий, не
сегодня-завтра уйд¸м, а нашим потомкам надо продолжить
жизнь, учитывая все ошибки родительско-дедовских поколений.
Автор романа восклицает: «Вот была эпоха! Вот были
времена! (название главы. — Н.С.) <…> Одни говорят о Российской
империи, другие — о советской псевдоимперии, но обе
эти стороны представлены обычно старшими поколениями —
теми, кто помнит, и теми, кто знает, теми, кто читает и хочет
знать больше. А наш молодой читатель — буде таковой окажется
— может ничего не знать о двух последних столетиях,
особенно тот, кто доверился урокам истории, преподанным
через телефильмы».
И напрасно некоторые, в т.ч. автор статьи «Писатель и
сопротивление читателя» считают, что хорошо известное нам,
так же хорошо знакомо и нашим детям. Отнюдь! Большинство из
них с трудом представляют образ жизни советского человека,
далеки от морально-нравственных установок того времени, не
понимают, что такое реальный Союз Советских Социалистических
Республик, т.е. дружба народов («…правительством ещ¸ признавалась
у граждан национальность, то есть принадлежность
роду и языку, но, что самое удивительное, любой гражданин, перемещаясь
в места проживания другого советского народа, в¸л
себя там, как правило, соответственно
местным обычаям и общему законодательству»).
Наши потомки даже вообразить себе не могут, с чем их прародители
столкнулись в годы разделения страны: внезапно возникшие
границы между родными и близкими людьми, потеря
жизненных ориентиров, идеалов, безработица, нищета, пустота
прилавков, продуктовые карточки, бандиты, наглый передел
истории, развенчание героев, вдруг появившееся презренное
отношение к человеку труда, вдруг потерявшая значение,
теперь уже ничего не стоящая человеческая жизнь…
Думаю, что молодые люди не смогут почувствовать того,
что чувствовали мы, пока, например, не прочтут об этом в
хорошем литературно-художественном произведении, примеряя
на себя жизнь его героев. Правдоподобность событий
и времени, запечатл¸нная на страницах романа «Площадь
Безумия» вовсе не иллюзорна, она абсолютно реалистична.
Мало того, писатель заявляет, что его герой прочно усвоил
один из принципов познания: «…чтобы правильно оценивать
смысл истории, надо правильно понять, в ч¸м ценность человеческой
жизни. Этот вывод не так прост, как может показаться,
потому что не совпадает ни с общечеловеческими
ценностями космополитов, ни с идеалами национального сепаратизма
— выращенными, чего уж скрывать, в одной и той же
лаборатории…». Вот почему, несмотря на внешнюю л¸гкость
восприятия, читать книгу «Площадь Безумия» следует очень
внимательно и значение е¸ непозволительно преуменьшать.
День за дн¸м со многими новостными, в т.ч. судьбоносными
для страны событиями, являют читателю страницы дневника
Салабина наше прошлое. «Больше социализма, больше
демократии!» — сказал генсек. «- Что не запрещено — то разрешено!»
— изр¸к он в другое утро. И настал вечер. «Обеспечить
примат международного права над внутренним», — потребовал
он же. Салабин сначала похолодел, потом ответил генсеку
чисто филологически: «Сам ты примат!», а у страны поднялась
температура…»
Геннадий Серафимович — человек хорошо образованный (английское
отделение филологического факультета Ленинградского
университета), прилично трудоустроенный (директор
Интерклуба), но, как и все вокруг, застигнут врасплох непредвиденной
«перестройкой» во главе с Генеральным секретар
¸м Коммунистической партии Советского Союза Михаилом
Горбач¸вым. И вс¸ же Салабин упорно пытается разобраться
в происходящем, ищет себя, надеясь обрести над¸жную
жизненную опору в судьбе, мечтает о реализации Богом
данных талантов, наивно жаждет быть нужным, полезным
обществу. Однако в хаосе обрушившихся устоев он тоже впадает
в растерянность. Ему только и оста¸тся — защищаться
от собственной беспомощности постоянной иронией, безжалостным
подтруниванием над своими живучими желаниями
и неукротимой реальностью. «Сквозь кровавые сл¸зы двадцатого
века Салабин сме¸тся над Лениным и Горбач¸вым,
которые оба ему «как одно лицо» <…> он разглядел борьбу не
классов, а могущественных кланов, бездушных финансистов…<…>
кто такие Парвус, Ганецкий, а впоследствии Джон
Рид? <…> Тогда неизбежен вывод, что Ленин лгал тому пролетариату,
который он вознамерился возглавить и повести. А
классовая борьба была придумана людьми, просто пьянеющими
от человеческой крови, — и так называемая «мировая
революция» означала просто передел м³ра. <…> Но ошибается
ли Горбач¸в, не понимает или вр¸т — уже не имеет практического
значения, поскольку страна не воспитала маршалов,
способных арестовать генсека «.
Будучи наблюдательным, анализируя происходящее в стране
и в родной организации, Салабин отлично понимает, ЧТО
должен сделать для того, чтобы в новых условиях преуспеть,
однако как раз те пресловутые советские моральнонравственные
принципы и не позволили ему переступить
через роковую черту, после которой Совесть переста¸т быть…
«Наталья вздумала учить Геннадия жизни: видишь, как люди
действуют? Подбирают. Что плохо лежит! А ты жив¸шь, как
лопух, ни от директорства твоего толку никакого, ни от образованности,
ни от чего!.. — Ты хочешь, чтобы я воровал? —
спросил он жену тяж¸лым голосом. — Я лучше умру. Но этого
не будет!» А ведь многие переступили ту черту. «К событиям,
безпокоившим Геннадия в ту минуту, относились: решение
Венгрии открыть границу с Австрией, чтобы тысячи немцев
из ГДР могли попасть в ФРГ, образование в Польше некоммунистического
правительства (Салабина, бывшего коммуниста
лишь формально это всерь¸з безпокоило); загадочное падение
члена Верховного Совета СССР Ельцина с моста в
Подмосковье… Наконец, ещ¸ и набеги эстонских шоф¸ровдальнобойщиков
на склады ленинградских заводов. Но не только
заводов. В прошлую ночь у Салабина ночевал родственник
— «Рейн из Эст-убнии», как он представился сквозь входную
дверь. Прежде чем заночевать, они с напарником увязались
за Натальей в детский сад, там Рейн поговорил с заведующей
и натырил из подвалов детсада пару электромоторов и пакет
алюминевых уголков. Трубки из меди, как помним, ушли раньше».
Герой же Юрия Серба доверчиво жд¸т: должно же что-то
измениться! Надеется, верит (и пострашнее было — пережили!),
верит, в том числе, и в промысел Божий.
Был ли у него, у Салабина, другой путь? — вопрошает автор
статьи «Писатель и сопротивление читателя» и буквально
требует, чтобы Юрий Серб и другие современные писатели
предоставили читателю даже не два-три, четыре-пять путей,
а ещ¸ больше, чтобы непременно показали выход из тупика,
освятили его полыхающим Данковским сердцем. Виделся ли
такой выход в те злосчастные годы хоть кому-либо из вытолканных
на задворки инженеров, учителей, уч¸ных, офицеров,
врачей, писателей, заслуженных строителей, колхозников,
горняков, моряков и даже высоких руководителей? Или они —
наш народ — в растерянности проживали дни и месяцы, совершенно
не представляя, что жд¸т их завтра, не имея возможности
что-либо просчитать или хотя бы повлиять на результаты
очередных выборов во власть. Потому что с ними — с
нами, лично с нами — такого ещ¸ не было никогда — рулевое
управление отказало! «Летописи сообщают, что первый сеанс
экстрасенсорной телеобработки населения произош¸л 9 октября
1989 года, ввиду предстоявшего демонтажа той политической
системы, которая была построена в послевоенной
Европе. <…>Салабин участвовал всего в одном сеансе ч¸рного
мага и приш¸л в состояние дурноты, то есть тошноты и
разбитости суставов. Жена его, Наталья, стала ходить по
комнате, заламывая руки, одновременно рыдая и хохоча. Поячкин
признался, что после сеанса мага ему три дня был свет
не мил.<…> Как бы то ни было, мало кто обратил внимание на
то, что в те же дни Венгрия сменила сво¸ официальное название,
а власти ГДР сняли пограничный контроль у Берлинской
стены. Ещ¸ через неделю пражские студенты стали забрасывать
полицию камнями и бутылками. А первого декабря «советский
лидер» лобызал папу римского в Ватикане, прежде
чем отправиться на Мальту и вместе с президентом США
объявить о «конце холодной войны». Вопрос о победителе был
обоюдно замолчан». Нами жонглировал Некто, влиятельный и
злобный, хитрый и ловкий, мрачный и безжалостный…
Каждый человек жив¸т в своей системе координат, имея
представления о том, «что такое хорошо и что такое плохо»,
формирующихся, зачастую случайно, под воздействием ближайшего
окружения и (не будем забывать!) под влиянием того,
какие книги он читает. Соответственно им оцениваются те
или иные события, явления.
И автор, и его герой Салабин критику показались людьми
непонятными: «Я читаю не роман, я Автора читаю: нюансы его
души и зигзаги мышления. <…> Не ругается, не рыдает, не
сме¸тся — он мыслит в общепринятом русле без всякого напряжения…»
Вот тут-то вспоминается мне замечательный наш
классик М.Ю. Лермонтов и его небезызвестный герой — Печорин.
И оказывается вдруг, что между Салабиным и Печориным
есть некое сходство — не в положительности-отрицательности,
не в созидательности-разрушительности, не в состоянии
нравственности, а в общности результата: и тот и другой есть
собирательный образ человека своего времени. Прошу прощения
у просвещ¸нного читателя за напоминание вступительного
слова к «Герою нашего времени» и длинную цитату из него, но
снова ознакомившись с ней, вы согласитесь, что лучше Михаила
Юрьевича сказать было нельзя: «Иные ужасно обиделись,
и не шутя, что им ставят в пример такого безнравственного
человека, как Герой Нашего Времени; другие же очень тонко
замечали, что сочинитель нарисовал свой портрет и портреты
своих знакомых… Старая и жалкая шутка! Но, видно, Русь так
уж сотворена, что все в ней обновляется, кроме подобных
нелепостей. Самая волшебная из волшебных сказок у нас едва
ли избегнет упрека в покушении на оскорбление личности! Герой
Нашего Времени, милостивые государи мои, точно, портрет,
но не одного человека: это портрет, составленный из
пороков всего нашего поколения, в полном их развитии. Вы
мне опять скажете, что человек не может быть так дурен, а я
вам скажу, что ежели вы верили возможности существования
всех трагических и романтических злодеев, отчего же вы не
веруете в действительность Печорина? Если вы любовались
вымыслами гораздо более ужасными и уродливыми, отчего
же этот характер, даже как вымысел, не находит у вас пощады?
Уж не оттого ли, что в нем больше правды, нежели бы вы
того желали?..»
Так мог ли писатель показать нам в романе «Площадь Безумия»
пути исцеления героя и общества в целом? Ответ читаю
опять же в «Герое нашего времени»: «Ему (автору. — Н.С.) просто
было весело рисовать современного человека, каким он
его понимает, и к его и вашему несчастью, слишком часто
встречал. Будет и того, что болезнь указана, а как ее излечить
— это уж бог знает!»
Бог знает… Не потому ли Юрий Серб снова и снова отправляет
своего героя на поиски Истины или, как упрекнула критик
писателя, к библейским проповедям, которые якобы всем
известны (?!) и созданы для «послушания людей, чтобы они
особо не растекались в собственных мыслях, а то!» Удивительно,
как прочно закрепились в памяти и сознании некоторых
наших соотечественников советские лекции по материализму
и атеизму. А «сущность религиозного чувства ни под
какие рассуждения, ни под какие атеизмы не подходит; тут
что-то не то, и вечно будет не то; тут что-то такое, обо что
вечно будут скользить атеизмы и вечно будут не про то говорить»
(Ф. Достоевский. Идиот. VIII. С. 181).
К счастью, автор романа человек зрелый, с давно сформированным
мировоззрением. Его религиозные посылы не дань
моде, а глубокая личная вера, потому читатель искренний,
ищущий свет, воспринимает их с пониманием и сочувствием.
Ведь каждый рано или поздно сталкивается в жизни с
чем-то, что кардинально меняет нас, озаряет мгновенно, как
вспышка, или зреет медленно, но в итоге мы обнаруживаем
Его. Божья любовь и верность не гарантирует нам безошибочную
жизнь, но в дарованной нам свободе мы обретаем
мощную над¸жную опору. Герой романа Салабин пытается
отыскать выход с той «площади безумия», на которой оказался
не по своей воле, — и писатель направляет его к библейской
правде. Вовсе не затем, чтобы он больше и больше смирялся,
хотя и в смирении промыслу Божию заключается величайшая
человеческая сила — сила духа, но прежде всего потому,
что «нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее,
мужественнее и совершеннее Христа, — как утверждал досточтимый
Ф.М. Достоевский, — и не только нет, но и <…>не
может быть. Мало того, если б кто мне доказал, что Христос
вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа,
то мне лучше бы хотелось оставаться со Христом, нежели
с истиной» (Письма. XXVIII/1. С. 176).
Очередной роман Юрия Серба читается легко, но не потому,
что читатель узна¸т в повествовании пережитое и себя,
а потому, что, будучи в ладах с Истиной, писатель делится
выстраданной мудростью жизни, жизни реальной (до которой
Литературе всегда было дело!) и без которой настоящей литературы
просто не существует. И делает он это мастерски,
великолепно владея художественным словом, умудряясь
погрузить читателя как в давнее прошлое, размышляя и о
Царской России, и об истоках революционных движений, выдавая
на гора факты малоизвестные («…А ленский расстрел?<…>
Рабочих на Ленских приисках — расстреляли! —
Любая власть, в любую эпоху, подавила бы бунт уголовных
заключ¸нных. Авторы учебников умалчивают о том, что это
были не просто рабочие. Это были каторжники — насильники,
убийцы, воры…»), так и во времена недал¸кие («Время шло
дальше, хотя мы не знали — куда оно и как…»).
Как ни парадоксально, но непривычная современному человеку
приставка «без» вместо «бес» воспринимается вполне
спокойно, и даже с благодарностью к писателю, отважившемуся
восстановить, вопреки утвержд¸нным правилам, разумное
звучание русских слов: кому приятно частое упоминание
в речи «рогатого» — беса? Не слишком ли много бесовщины
в жизни, чтобы она ещ¸ и в языке барствовала?
В последней главе романа «Дурдин» Салабин чудесно-мистическим
образом беседует с Иван Ивановичем, бывшим
хозяином — основателем старинного особняка, в котором размещается
Интерклуб. О смысле жизни, смерти, Боге… «Твоя
миссия, как и у всякого на Земле, выкреститься из человечества
в Жизнь Вечную…», — получает он короткий ответ, который
мне хотелось бы продолжить словами вс¸ того же велийчайшего
из писателей — Ф.М. Достоевского: «Высшая идея
на земле лишь одна и именно — идея о бессмертии души человеческой,
ибо все остальные «высшие» идеи жизни, которыми
может быть жив человек, лишь из одной не¸ вытекают» (Дневник
писателя. XXIV. С. 48).
А пока суровый критик будет ждать, когда же появится
современный писатель, который «скажет что-нибудь новое»,
мы поздравим автора романа «Площадь Безумия» Юрия Серба
с рождением его замечательной книги, повторяя следом за
Люком де Клапье Вовенаргом: «Самая новая и самая самобытная
книга та, которая заставляет любить старые истины».
Наталья Советная