“Нет, никогда не надо
Письма наши старые читать…”
Песня “Старые письма”
В школе они сидели за одной партой, начиная с девятого класса. Федор был рослым стройным юношей, светлоглазым и мечтательным. Он с детства неплохо рисовал, хотя никогда не обучался ни в какой художественной школе – до искусства всерьез как-то руки не доходили, да и родители Федины не настаивали на развитии у сына художественных навыков, просто не верили, что из него может выйти хоть сколько-нибудь серьезный художник.
До девятого класса эти учащиеся как-то не тянулись друг к другу, да и Надежда (так звали девушку) до девятого класса выглядела какой-то замухрышкой: маленькая худенькая девчонка с двумя тонкими косичками. А вот за одно только лето – каникулы с восьмого по девятый класс – с ней произошла неожиданная перемена.
Нет, Надя не стала выше ростом. Она осталась такой же невысокой и худощавой, но за три летних месяца маленькая фигурка ее приобрела неожиданную стройность, формы как-то округлились, косицы заменил один модный хвост, карие глаза вдруг заблестели, и, самое главное, у нее очень изменился голос. Надежда и прежде, учась в предыдущих классах, случалось, срывалась в разговоре на неожиданную хрипоту, к этому все привыкли и уже не обращали внимания. Но в девятом классе голос ее, казалось, окончательно охрип, но охрип не как у курящего мужика, а так приятно и здорово, как ни у кого в школе. Голос у Нади продолжал оставаться женственным, но эта, только ей присущая хрипотца делала его каким-то слишком взросло-женским для шестнадцатилетней девушки. Разумеется, одноклассники не могли не заметить этой перемены.
Заметил ее и наш Федя. А так как он уже привык все свои впечатления выражать рисунками на чистых страницах чужих учебников и дневников, то вскоре все Надины школьные книги и тетради на вторых (чистых) и последних страницах покрылись весьма занятными рисунками, выполненными, правда, обычной шариковой ручкой, но с таким знанием пропорций человека и чувством движения, словно их делал какой-то серьезный художник.
В девятом они уже сидели за одним столом (чтобы не нужно было далеко ходить за материалом для картин). Надя, достав после урока из портфеля очередную, еще “неоформленную” книгу или тетрадь, находила в ней чистый разворот и давала очередную “тему” своему соседу по столу – обычно что-нибудь романтическое.
И Федя, подумав самую малость, рисовал тут же, без всяких прикидок (художники говорят – “с головы”), на ходу компонуя очередное произведение. Скажите после этого, что влюбленность не поощряет развитие искусства!
Некоторым учителям, видевшим Федины потуги, тоже нравились его рисунки, и так как он все школьные годы был бессменным редактором классной стенгазеты, то преподаватели смотрели сквозь пальцы на изрисованные учебники, стараясь без нужды не ссориться с полезным учеником.
Так продолжалось до конца школы, а потом Федор и Надежда расстались. По настоянию родителей он уехал в другой город и легко поступил там в институт, совсем далекий от любого искусства – экономический, ибо Федины родители, как уже говорилось, просто не могли себе представить, что их легкомысленный, хотя и хорошо рисующий, сынуля сможет стать когда-нибудь художником. К слову надо сказать, что в те годы для поступления в художественный вуз принято было готовиться с детства, чуть не с пеленок, непременно очень рано начинать посещать какие-нибудь кружки или студии, завязывать при этом полезные знакомства с нужными профессорами и преподавателями и потом, получив в конце концов диплом художественного училища или вуза, человек мог уже вполне спокойно где-то работать и так же спокойно почитать себя истинным художником, почти Репиным (диплом – тому подтверждение), и время от времени (чтобы не очень скучать) брать выгодные заказы, благо в прошлые времена даже круглому бездарю, но с дипломом голодать бы не пришлось.
Оказавшись в разных городах, Федор и Надежда стали переписываться. И хотя в школе они были просто друзьями, теперь письма их вдруг стали заканчиваться словами с непременными поцелуями в конце послания. Вот только Надя никак не могла понять, почему прирожденный художник Федька мучается не в худвузе. Федор, правда, благодаря своим реально смотревшим на жизнь родителям сперва как-то не особенно тяготился учебой на своем экономфаке, так же творил по школьной еще привычке в факультетской стенгазете да изредка рисовал карандашом портреты сокурсников для успокоения души.
Однако, проучившись год, он с наступлением первой студенческой весны вдруг почувствовал такую тоску и по дому, и по Надюхе, и вообще черт знает по чему, что под конец просто решил забрать документы из этого чуждого душе вуза и ехать домой – все у него этой весной стало вдруг из рук валиться.
Проезд в те времена был дешевый. Даже на студенческую стипендию (при известной экономии) можно было наскрести на билет в любой конец страны – и кати себе. Домой Федор привез много зарисовок – портреты своих бывших сокурсников и неизвестно зачем пачку Надиных старых писем – просто рука не поднялась выбросить их перед отъездом.
Родители Феди были в ужасе от его поступка, все время толковали о его безнадежном легкомыслии и бесталанности, пугали неминуемой военной службой. Однако этот год не прошел даром для юноши – он приучил парня решать самостоятельно свои вопросы. Повезя в недавно открывшийся в областном городе художественный вуз на показ свои экономфаковские рисунки, он, вопреки единодушному мнению родных и знакомых, был допущен к вступительным экзаменам. Сдав их так же, как и в первом вузе, сравнительно легко, Федор во второй раз стал студентом. Правда, на первом курсе учеба давалась тяжеловато, грустнее, чем казалось издали, надоедали бесконечные внушения мудрых преподавателей и одаренных студентов, окончивших до вуза училища, но со временем это прошло. Он узнал, оказавшись в родном городе, что Надежда тоже учится в каком-то техническом вузе, они виделись несколько раз на улицах (городок был небольшой), говорили о том о сем, шутили, как и положено молодым людям, но оба чувствовали, что чего-то недоговаривают, обходят главную тему. Потом однажды Надя пригласила домой этого великого художника нарисовать ее портрет. Набросок Федор сделал за каких-нибудь полчаса, но, когда начал отрабатывать детали, вдруг заметил за спиной мать Надежды и двух старших Надиных сестер – все трое внимательно наблюдали за его карандашом. Начались похвалы его художественным талантам. А потом Надина мать вдруг заявила, что художники-оформители теперь очень неплохо зарабатывают. Действительно, при социализме писание лозунгов, плакатов и портретов руководящих товарищей при наличии хоть каких-то навыков позволяло дипломированному художнику жить весьма безбедно. Особенно при писании портретов для наглядной агитации жизнь дипломированных художников легчала: знай твори на полотне шею потолще, да плечи пошире, да орденов на широкую же грудь не жалей – и портрет готов! Вот только истинного, выматывающего душу настоящего художника творчества в подобных “произведениях” было маловато. А наш Федор наперекор общепринятым мнениям еще со студенческой скамьи считал себя весьма творческим человеком и был убежден, что не одним хлебом сыт художник, что-то и для души творить надо.
И потому, быстренько закончив портрет, он тут же попрощался со всеми присутствующими и исчез. Правда, спустя некоторое время мать Надежды приходила не раз и не два к родителям Федора, хвалила незаконченный портрет и приглашала его и его родителей в гости на какой-то семейный праздник (и Наденька обязательно будет там!), но все уже было впустую.
…Прошло двадцать лет. И вот однажды столичный художник Федор Петрович приехал в отпуск на родину. Последние годы он редко ездил домой – давно уже осев в столице, с головой уйдя в любимую живопись, он почти не имел времени на поездки. Искусство, найдя своего очередного адепта, прежде всего лишает его возможности распоряжаться собственным временем.
Но в этот раз как-то получилось. Выставку, к которой так готовился наш художник, почему-то перенесли, получилось “окно”, что у него случалось весьма редко. Оказавшись на родине, Федор Петрович долго обнимал постаревших мать и отца, так гордившихся теперь художественными успехами сына, потом бродил по улочкам родного городка, надеясь встретить хоть кого-нибудь из прежних знакомых. Напрасно. Только незнакомые лица встречались на его пути.
А на третий день, разбирая ящики старого комода, где мать до сих пор хранила его студенческие работы, Федор Петрович вдруг наткнулся на пачку (всего несколько штук) каких-то старых писем и, с удивлением просматривая их перед тем, как выбросить в ведро, вдруг замер, увидев на последней странице одного из них: “Целую, Надежда!”
Кинувшись к матери, он стал ее расспрашивать о Наде, но та знала немного. Она сказала, что Надежда, кажется, выходила замуж, потом вроде развелась, потом, вроде, опять… Где она теперь – неизвестно.
А вечером, вновь бесцельно бродя по улицам, Федор Петрович вдруг заметил невысокую, довольно полную женщину, показавшуюся ему чем-то знакомой. Он даже нарочно прошел совсем близко от нее и, проходя, не отрываясь, все смотрел – ему показалось, что это она, Надя. Однако встречная, внимательно глянув на проходящего так близко высокого бородатого мужчину, отвернулась совсем равнодушно, и стало ясно, что он ошибся: это была другая женщина. Может быть, стоило все-же обратиться к ней с каким-нибудь вопросом, уточнить? Он и собирался уже это сделать, но сдержался – с годами человек приучается управлять своими чувствами, словно опасаясь давать им волю. Да и вообще… Будь это на самом деле она, Надежда, что бы они могли теперь сказать друг другу? Жизнь давным-давно разбросала учеников этого класса по городам и весям, и только издали, в мыслях кажется порой, что вот встретить бы того или другого – то-то бы наговорились, а случись такое на самом деле – может, и слова из себя не выдавишь. Недаром говорят, что жизнь – сложная штука…
…Когда наш художник летел обратно в столицу, в числе вещей, которые он взял из дому, была и тонкая связка писем, на первом из которых, лежащим вверх последней страницей, стояло: “Целую, Надежда”. Зачем Федор Петрович взял их с собой? Пожалуй, он и сам бы не сумел объяснить этого. Может быть, эти старые, никому уже не нужные письма напоминали ему давно ушедшую молодость…
Игорь Дядченко