Милена АЛЕКСИЧ
СВЕТОСПЛЕТЕНИЕ
Мы ведь пошли туда, куда можно лишь душам,
вьющим гнезда в туманах лучезарных,
тогда дыханием нашим был овоздушен
простор вод густых, межпланетарных.
Своей плотью земной мы, не туда идущие,
поранили суть заоблачных световых течений,
где из бывших жизней сияют жизни грядущие
у самого источника вечных светосплетений.
Тогда рукой человека была грубо прорвана
оболочка всех тайн и сути мироздания.
И снова, снова было жестоко оторвано
яблоко с древнего Древа Познания.
НЕБЕСНЫЙ ТКАЧ
В ночи бабьего лета, в теплой, бархатной, поздней,
Небесный Ткач играет на станке, как на лире.
Серебряные звуки пряжи искристой, звездной,
Дрожат, запряженные, в тихом ночном эфире.
Осенние звезды пахнут сладкой спелой айвой,
И ткач пахучие нитки вдевает в лунный серп.
Для неба и для земли он вышивает златой,
Бархатный октябрьский покров, на нем свой герб.
ПЛАТАН
Тот платан перед храмом всегда мог все обнять:
И золотистый свет поздних октябрьских дней,
И полнолуние, и звёзд искристую благодать,
И серебристый шёпот тихих осенних дождей.
В тени златолиственной паутина светится.
Все мимолётное тут сразу станет вечным,
Тут невозможное с своей возможностью встретится,
Далёкое станет близким, бесконечное – конечным.
Всё, что когда-либо явлено было нам
с Фрушкой-Горы* ,
Всё, что можно было воспеть, прославить стихами,
У всего этого есть тень на стволе белокором,
Всё это снова поёт в сухой листве под ногами.
Вместе с птицами небеса на ветках гнездились,
Придунайские ветры, гоня над ними тучи, летели…
С них капал лунный свет, руки в нём золотились,
И ожерелья звёзд долго под горлом звенели.
ВУКОВАР 1993
(Пограничный город в Хорватии, на Дунае, разрушенный в гражданской войне 90-х г. До гражданской войны и несколько лет после нее в нем в большинстве жили сербы)
Рушились неба осколки,
Остро краями звеня.
Скалились окна, как волки,
Раня тебя и меня.
Река состояла из лезвий,
И каждое целилось в нас.
Мы в каждый прицел залезли.
И город не спас нас, а пас
Для страшной своей расправы.
И всё же в последний момент
Он нам улыбнулся: “Вы правы.
Живите, вам дарую свет!”
Перевод А. Ахматова
СОЛЬВЕЙГ
Он лёг на землю, укрывшись облаками,
И вдруг, метелью,
Гроздья ласковых, теплых звёзд сами
На плечо слетели.
Эти прикосновения чистыми были,
Не могли обмануть:
Будто у него впервые глаза открылись
И он увидел путь!
По этому пути он мог бы вернуться к себе,
Себе самому,
Далеко от грехов, к лесной избе, где
Сольвейг поёт ему.
Перевод автора
Бранислав Живанович
БОЛЬШОЙ ОГОНЬ
Посвящается Й.
Я разведу большой костер
в заржавелой бочке, скатившейся
к середине баскетбольной площадки.
Её отверстие я накрою белизной бумаги,
переполню её утробу
и, наконец, я выиграю в детской игре.
Я сохраню руками в огне
рукописи, которые не смогли светиться,
песни, свернувшиеся вокруг тёплого стиха.
Торжественно вспыхнут красные полосы слов,
затрещат ряды раскалённого синтаксиса,
посыплются куплеты в морфологии дыма.
Пересыплю пепел в урну,
чтобы поставить на полку с книгами,
чтобы ночью гадать на нём и посыпать им голову.
Разожгу большой костёр,
дождусь вечера шестого дня в году,
чтобы никто ни в чём не усомнился бы.
ОНОМАТОПЕЯ
Он защищался от падения письмом,
крепко придерживаясь за клавиши.
Здесь голос заменяет зеркало.
Слог, зарытый в глаза,
получает сигнатуру.
Шаг режет воздух,
раздается мелодия, открывающая стигматы:
слова – это осколки, на которые
неосторожно наступаем мы,
обутые в башмаки ответственности.
Мы заглядываем в порез языка,
чтобы ухаживать за собственной тенью.
Дары нам разрушат стены дома,
поселяться там, чтобы донести на нас –
продать верёвку под веткой грецкого ореха.
Но: не высота есть то, что беспокоит,
а глубина;
и не падение есть то, что убивает,
а приземление –
звук стекла, которое
раз
би
ва
ет
ся.
НА ФАБРИКАХ МЫ ИГРАЕМ
ПЕЧАЛЬНЫХ РЕВОЛЮЦИОНЕРОВ
Усталость наполняет время.
Клеймо наживы и потребления
кровоточит из рук рабочего класса.
С восьми до четырех, с девяти до пяти,
с двух до десяти, с трех до одиннадцати,
все чаще дольше, все меньше свободнее.
В последнем вагоне календаря
наёмный труд, унифицированный подённой оплатой,
отсчитывает воскрешение сверхурочной работой.
Простаивание перед банкоматами;
Ожидание в очереди на почте;
Толкотня на кассе
только что открывшегося гипермаркета.
Это ни хорошо, ни ужасно,
это реально.
Кто не пишет стихи, тот даёт возможность.
Это мгновение, замотанное в песню вместе с красным
платком в руках грустных революционеров,
хранит неприятный ветер, у которого нет сил на
возвращение.
СЛОВО, КОТОРОЕ НИКОМУ НЕ ИЗВЕСТНО
Непониманье и язык –
часть схожего соблазна.
Нет названия для мужчины,
который не вернётся,
нет имени для женщины,
пережившей смерть ребёнка.
Пиксели вздрагивают, как свет,
закрытый в очерствевшем снегу.
В присутствии света,
всё соединяется со всем.
Буква мала в расстановке сил,
Где могущество носит лицо человека.
Человеческим является всё, что мы знаем о Боге.
В каждом доме он присутствует, как соль,
и тем не менее – это единственное слово, которое
никому не известно.
Было бы очень неосторожно смеяться над этим
фактом.
Перевод Милены Алексич