Блокадный пряник

Был конец декабря сорок первого года. В это время до войны в квартире уже пахло елкой, мандаринами и ванильным шоколадом. А душа была полна сладостного ожидания праздника. Теперь же в мрачных комнатах с забитыми окнами было пусто, холодно, и только коптилка освещала серый иней, свисавший, как вата, с потолка. Приходилось мечтать, чтобы на дворе хоть немного стало теплей.
В эти дни зашла к нам тетя Паня и принесла мне билет на новогоднюю елку в ДК им. “Горького”. Сказала, что там будет обед и подарок.
Я был очень слаб и не знал, дойду ли пешком до дома культуры, хотя перспектива обеда меня очень привлекала.
А через день тетя зашла к нам снова. Мать одела меня потеплей, замотала рот длинным шарфом и дала какие-то наставления, как себя вести на празднике.
Мы вышли из ворот дома по узкой тропинке, протоптанной в глубоком снегу. На углу соседнего дома, протянув поперек тропинки ноги в валенках и привалившись к стене, сидел, замёрзший мужчина. Нам пришлось перешагивать через его ноги.
Тропинка шла почти у самой стены. Так было удобней ослабевшим людям придерживаться за стену. Видно, этому человеку стена уже не помогла. Тот, кто падал, подняться уже не мог.
На берегу Обводного канала, прямо на снегу, лежали брошенные трупы, или завернутые в простыню, или вообще голые.
Как мы добрались до дома культуры, не помню. Хотя дорога была дальней. Я бы и сейчас не решился её пройти.
Помню, был обед, вкусная котлета. Был подарок. Какой, не помню.
Но больше всего запомнился пряник. Одно слово – пряник – кружило голову.
Но дело не в его вкусе, а в той обиде, которая с ним связана.
Помню огромную, украшенную игрушками ёлку посреди зала, какую ставят и теперь во дворцах культуры, детей, стоящих у стен, Деда Мороза, который изо всех сил старался завлечь детей в хоровод.
Но вот какая-то женщина, громко объявила: “Кто будет плясать под ёлкой, получит пряник!”.
Заиграла гармонь. Дети стали выходить к ёлке. Я после некоторого колебания тоже вышел, хотя никогда в жизни не плясал и не знал, как это делается. Но стал повторять те движения, какие делали другие дети: приседал, махал руками, выкидывал ноги в стороны. И сразу понял, что надолго меня не хватит. Силы были на исходе. Но, собрав всю свою волю, я продолжал какое-то жалкое подобие пляски.
Вот музыка стихла. Я осмотрелся. Вокруг меня уже никого не было. Я отошел в сторону, чтобы отдышаться, и увидел, группку ребят, окруживших женщину, которая объявляла о награде. Поколебавшись, подошел к этой женщине.
– Разве ты плясал? – спросила она. – Я тебя не видела!
– С самого начала плясал! – сказал я.
– Ладно, возьми пряник! Только я тебя не видела.
И так мне стало обидно. Я даже пожалел, что подошёл к этой женщине. И ругал себя за то, что вообще решился плясать.
На обратном пути к дому я рассказал тете об этом случае, но она меня ещё и поругала. Сказала, что надо быть, как другие, немного расторопней. Другие дети почему-то сразу поняли, куда надо бежать, а ты ждал, когда тебе принесут пряник на блюдечке с голубой каёмочкой.
Тетя была права. Помню, как мне было стыдно просить пряник. Возможно, моя неуверенность и вызвала сомнение в моей искренности.
Пряник я принес домой и разделил с мамой, но она от угощения отказалась.
Этот пряник испортил мне новогодний праздник, который в блокадную зиму был светлым пятном на фоне угнетающего мрака.
Юрий Степанов