Чем руководствовался А. С. Пушкин при написании “Сказки о царе Салтане”, создавая своей поэтической фантазией “чудный остров”?
В современном массовом сознании преобладает версия, согласно которой пушкинский Буян – это одноимённый остров древнерусских заговоров, отразивший в себе историческую память об острове Руяне – нынешнем Рюгене на Балтике. Чтобы убедиться в необычайной популярности данной версии, достаточно заглянуть в Интернет.
Сама по себе версия тождества Буяна и Руяна не лишена оснований. Во-первых, взаимозаменимость корней “яр” и “буй” видна уже из лексики “Слова о полку Игореве”, где “Яр-тур Всеволод” и “Буй-тур Всеволод” – одно и то же лицо. Во-вторых, заговоры – это дохристианские священные тексты, отсылающие к священному же языческому центру, каким был тысячу лет назад Руян. Так что повышенный интерес к нему вполне оправдан: ведь именно из юго-западной Балтики, находившейся под непосредственным религиозным влиянием Руяна, был призван на Русь Рюрик с братьями (об исторических загадках этого региона по данным античных авторов и средневековых немецких хроник можно прочитать в книге: Сергей Горюнков. Мета-коды культуры, СПб., 2014, с. 270-300).
Но только ли к заговорному фольклору и к дохристианскому прошлому русского народа отсылает образ острова Буяна? Или же в русской языковой традиции с ним связаны и какие-то иные смыслы, хорошо известные ещё А.С. Пушкину, но начисто забытые сегодня?
Оказывается, иные смыслы и вправду есть. И указывают они – что совершенно неожиданно – на историю возникновения Санкт-Петербурга!
Согласно словарю В. И. Даля, слово “буян” включает в себя, помимо вышеуказанного смыслового пласта, понятия “торговой площади”, “базара”, “рынка”, “пристани как места погрузки и выгрузки товаров”. В этом отношении весь новоявленный Санкт-Петербург, задуманный Петром I как окно торговли России с Западной Европой, явился, по сути дела, огромным единым Буяном. Ещё интереснее то, что понимание Санкт-Петербурга как Буяна реально отразилось в первоначальной островной топонимике города: “буянами” назывались многие мелкие острова в дельте Невы, и именно на них располагались первоначальные пристани и складские помещения. Сейчас эти острова отошли частью к территории Петровского острова, а частью – к территории Петроградской стороны, Васильевского и некоторых других островов; но ещё в первой половине XX века память о них бытовала в живом употреблении названий “Тучков буян”, “Сельдяной буян” и т. д. В предпушкинские же времена понятие “остров Буян” существовало как повседневная санкт-петербургская реалия. Так, в труде самого первого историка города А. Богданова читаем: “Остров Буян, новопрозванный, лежит на Малой Невке… А какой ради причины назван Буян, того знать нельзя…”; “На Буяне острове построены были пеньковые амбары; оные ныне, в 1761 году 27 июня, сгорели, и на место оных строятся в 1762 году новые амбары каменные” (Титов А.А. Дополнение к историческому, географическому и топографическому описанию Санкт-Петербурга с 1751 по 1762 год, сочинённому А. Богдановым).
Самое же интересное заключается даже не в соотнесённости Буяна с ранним Санкт-Петербургом, а в том, что именно в “петербургскую” трактовку этого острова целиком вписывается весь смысловой контекст пушкинской “Сказки”!
Давайте смотреть.
Гвидон приплывает на остров Буян в бочке, посаженный в неё, согласно тексту “Сказки”, собственными боярами. А вот что мы читаем о Петре I в народном сказании, сохранённом “Делами Преображенского приказа” за 1704-1705 гг.: “Как государь и его ближние люди были за морем, и ходил он по немецким землям… И (вернувшись домой – С. Г.) он пришел к нашим боярам; бояре перекрестились, сделали бочку, набили в неё гвоздей и в тое бочку хотели его положить, и про то уведал стрелец и, прибежав к государю к постеле, говорил: царь государь, изволь встать и выйти, ничего ты не ведаешь, что над тобою чинится, и он государь встал и вышел, и тот стрелец на постелю лег на его место, и бояре пришли и того стрельца с постели схватя и положа в тое бочку, бросили в море. Сказка не говорила, что сделалось потом с Петром, и люди, враждебные преобразованию, стали распространять слух, что он погиб за границею, а на его место явился немчин: “Это не наш государь, а немец; а наш царь в немцах в бочку закован да в море пущен”” (Соловьев С. М. История России с древнейших времён: в 18 кн.).
Перед выходом из бочки Гвидон говорит: “Как бы здесь на двор окошко нам проделать?..” Сразу вспоминается, что той же метафорой отмечены у Пушкина и слова Петра I во вступлении к поэме “Медный всадник”: “Природой здесь нам суждено в Европу прорубить окно”.
Выйдя из бочки, Гвидон убивает стрелой парящего в небе над Буяном коршуна. Этот момент прямо соотносится с легендой об основании Петербурга. 16 мая 1703 г., при закладке памятного камня на острове, Пётр I вырезал из земли два куска дёрна, сложил их крестообразно и сказал: “Здесь быть городу”. В это время в воздухе появился орел и стал парить над царём, сооружавшим из двух длинных тонких берёз, связанных верхушками, нечто вроде арки. Парящий в небе орёл спустился с высоты и сел на эту арку, а один из солдат снял его выстрелом из ружья. “Пётр был очень рад этому, видя в нём доброе предзнаменование, перевязал у орла ноги платком, посадил себе на руку и, сев на яхту с орлом в руке, отплыл к Канцам; в этот день все чины были пожалованы столом, веселье продолжалось до двух часов ночи, при пушечной пальбе” (там же). Н. Анциферов так комментирует легенду: “Перед нами основатель города в понимании античной религии. Невольно вспоминается Ромул в момент основания Рима на Палатинском холме, когда 12 коршунов парило над его головою” (Анциферов Н.П. Быль и миф Петербурга).
Коршун “Сказки” застрелен из лука, тетиву которого Гвидон сделал из шнурка от нательного креста. Этот образ явно перекликается с действиями исторического Петра, переливавшего церковные колокола на пушки.
В “Сказке” остров Буян описывается следующим образом: “Море синее кругом, Дуб зелёный над холмом”. Спрашивается: откуда здесь, в краю берёзы, ели и сосны, нехарактерный для данного климатического пояса дуб? Но оказывается, что “все острова, составляемые протоками Невы при её устьях, у новгородцев носили название “Фомени”, от испорченного финского слова “Tamminen” – “дубовый” <…> В старину в здешних лесах дуб составлял редкость; на петербургских же островах он встречался во множестве, о чём свидетельствуют ещё до сего времени растущие на Елагином и Каменном островах пятисотлетние огромные дубы…” (Пыляев М.И. Старый Петербург: Рассказы из былой жизни столицы).
Ещё пример. Уже наутро следующего дня на острове Буяне сам собой возникает город:
Вот открыл царевич очи;
Отрясая грёзы ночи
И, дивясь, перед собой
Видит город он большой,
Стены с частыми зубцами,
И за белыми стенами
Блещут маковки церквей
И святых монастырей.
И эта деталь целиком соотносима с историей Петербурга, строившегося “с такой быстротою, что скоро все совершенно кишело людьми <…> местность необычайно быстро заселялась, и по числу домов и людей теперь едва ли уступит какому-либо германскому городу” (Беспятых Ю.Н. Петербург Петра I в иностранных описаниях).
А вот еще пример: в городе на острове Буяне “изоб нет, везде палаты”. Как тут не вспомнить о строжайших указах Петра I, направленных на усиленное снабжение новой российской столицы строительным камнем. В анонимной брошюре, изданной в Германии в самом начале XVIII века под названием “Краткое описание большого императорского города Санкт-Петербурга”, говорится, что “дома в городе прежде были деревянными <…>, а теперь в большинстве своем каменные” (Беспятых…).
Или вот еще:
К ним народ навстречу валит,
Хор церковный Бога хвалит;
В колымагах золотых
Пышный двор встречает их;
Все их громко величают,
И царевича венчают
Княжей шапкой, и главой
Возглашают над собой…
Тут уже просто неизбежна аналогия с заметками Пушкина к “Истории Петра Великого”: “Сенат и синод подносят ему (Петру I. – С.Г.) титул Отца отечества, Всероссийского императора и Петра Великого. Петр недолго церемонился и принял его”.
Наконец, и сам выход из тесной и тёмной бочки на вольный простор острова Буяна тоже в высшей степени символичен, особенно в контексте известного высказывания Петра I: “Мы от тьмы к свету вышли…”.
Сергей Горюнков
