Валентин Павлович Голубев родился 25 ноября 1948 года в поселке Сосновая Поляна под Ленинградом в семье плотника. Родители его были выходцами из крестьян Костромской губернии. “Неизгладимые впечатления на всю жизнь оставило детство: материнские песни и сказки, сельские праздники, здоровый уклад жизни”, – вспоминает Голубев в автобиографии. Стихи он начал писать в школьные годы, а первая публикация появилась в 1964 году в газете “Ленинские искры”. После окончания школы учился в техникуме, затем в Ленинградском университете.
В середине 1960-х годов Голубев знакомится с поэтом Игорем Григорьевым, его ленинградскими единомышленниками, среди которых были А. Прокофьев, И. Глазунов, Ф. Абрамов, А. Горелов. В этой атмосфере сформировались эстетические и художественные взгляды поэта. В начале 1970-х Голубев – член лит. мастерской Союза писателей при журнале “Аврора”, руководил которой А. Шевелев. Молодого поэта охотно публикуют журналы “Аврора”, “Молодая гвардия”, “Студенческий меридиан”, альманахи “Истоки”, “Молодой Ленинград”, “День поэзии”.
В 1975 он стал участником VI Всесоюзного совещания молодых писателей в Москве, а через год вышла первая книга стихов – “Праздник”. Литературный труд Голубев совмещает с работой на производстве, пройдя путь от слесаря до начальника крупного заводского цеха.
В 1980-е Голубев продолжает публиковаться в периодике Ленинграда и Москвы, принимает активное участие в литературной жизни города, созда¸т и возглавляет поэтическую мастерскую, поддерживает связи с московскими литераторами, близко сходится с Николаем Тряпкиным, с которым познакомился ещ¸ в середине семидесятых. Поэт Виктор Боков и уч¸ный-фольклорист Александр Горелов дают рекомендации В.Голубеву для вступления в Союз писателей. Принят в 1990 году.
Уже в первой книге “Праздник” (1976) заметны стремление Голубева к философскому осмыслению действительности и цельность поэтического характера. “Прошлое Родины для Голубева – не просто опоэтизированная история, а нерушимая основа, живительный источник творчества. Его стихи уходят корнями в русскую былину, сказку, песню”, – писал в предисловии А. Шевелев. Критика отмечала, что “поэт декларирует великую, дерзновенную веру несгибаемых, сильных духом людей… при этом добивается сплава интимного, личного начала с пафосом подлинной гражданственности” (Ю. Ростовцев). Лирический герой ощущает кровное родство с павшими на войне: “Мне выпал жребий, жизни дар: / Когда для гроз настанут сроки, / Чтоб на себя принять удар, / Быть самым деревом высоким!”. Зарисовки деревенского быта и пейзажи Голубева отличаю т живописная пестрота, “размашистость, цветистость образа, любование сказочными персонажами” (Сотников Н.). Некоторые образы весьма трогательны: “На привязи дороги, как тел¸нок, / Пос¸лок посреди полей пас ¸тся”. Голубев насыщает язык разговорными интонациями и словами, заимствованными из живой народной речи, его стихи лежат в русле песенно-фольклорной традиции, идущей в русской поэзии от А. Кольцова.
Сборники “От весны до весны” (1985) и “На черный день” (1990) – о сложности и богатстве человеческой души, о стремлении к счастью. Творческой манере автора свойственны экспрессия, высокий накал чувств. В этих книгах Г олубев выступает уже как зрелый поэт, тонко чувствующий красоту и разносторонность слова, вдумчиво работающий над ним. Выверенность строк, самоограничение и строгий отбор выразительных средств – принцип поэзии Голубева, исповедуемый им в признании: “Написать стихотворение – / Это поставить рядом хотя бы два слова / Так, / Как стоят под венцом жених и невеста, / Так, / Как стоят рядом отец и сын / На краю вырытой ими ямы / Перед расстрелом” (“На черный день”). “Основные поэтические открытия Голубева находятся в области выявления в простых бытовых деталях глубокого, неочевидного смысла”, – заметил А.Ахматов. Традиции русской поэзии (прежде всего образы и мотивы С. Есенина и Н. Клюева), русской жизни, опыт собственной души сплавлены в его стихах, которым присущи современная техника стихосложения, свободная строфика, ритмическое разнообразие. В книгах “Русская рулетка” (1998) и “Жизнь коротка” (2002) Голубев предстает как поэт глубоко драматический, его поэзия насыщается напряженным лирико-философским размышлением. В зрелом творчестве Голубева открываются абсолютные ценности, приходят размышления о Промысле (“Все, что окажется миру ненужным / Бог приберет”) и о главном делании человека: “Только бы в этой земной круговерти / Душу спасти” (“Жизнь коротка”). Входят религиозные мотивы – греха и покаяния, прощания с жизнью и неизбежного предстояния перед Богом (“Ода палачеству”, “В церквушке на Охтинском кладбище…”). При этом в стихах Голубева нет следов “декоративного православия”, христианство предстает как собственная, внутренне принятая вера. На фоне подступающей смерти, звучащих реквиемов живет зернышко любви, и, говоря о неизбежности земного конца, поэт исполнен надежды на встречу с близкими: “Здравствуй, последний мой милый приют, / Путник веселый к вам в двери стучится. / Здесь меня любят и здесь меня ждут…” (“Жизнь коротка”). Сборник “Жизнь коротка” венчает стихотворение “Русская душа”. Поэт размышляет о месте России в мире и своеобразном ее характере: “Немец капнет, где русский плеснет, / Чтобы душу живьем вынимало. / Здесь на праздник Чернобыль рванет, / Так, что всем не покажется мало”. Таинственная судьба России – “жутко-прекрасная”, с крайностями гордыни и нищеты, крови и смирения, ее “нельзя объяснить”, остается лишь признать, что она “Богом дана”.
Религиозно-поэтическая тема Голубева – мученичество родины и мученичество Сына Божия в России (тютчевский мотив страдающего и благословляющего Царя Небесного, исходившего Русь). Она звучит все горше (“В России снова Бог распят..”, “Нас как распяли, облукавили…”, “Благодать”). Стихи книги “Русская рулетка” – о русской исторической стуже, о лихом и страшном времени 1990-х. Автор ищет свое место в горькой исторической перспективе “Мы как в “яблочко” попали / В век, где бед, как звезд и чисел, / Самый светлый здесь в опале, / Самый честный – беззащитен” (“Рождество”). Финал книги – три плача по митрополиту С.-Петербургскому Иоанну, объединенные в цикл “Тризна”, где поэт выражает самосознание воина, готового к жертвенному подвигу: “Мы стоим последнею заставой / Смертные, готовые на смерть”.
В 2001 за книгу стихов “Русская рулетка” поэт был удостоен Всероссийской литературной премии им. А. Прокофьева “Ладога”.
В книгу избранной лирики Голубева “Памятка” (2004) вошла одноименная поэма, посвященная памяти протоиерея Николая Гурьянова, в которой светлый образ праведного старца побуждает поэта к новым раздумьям о судьбах родины. За эту книгу Голубев удостоен литературной премии св. Александра Невского (2004). В “Памятке” поэтический язык Голубева, который сочетает синтез фольклорного истока и современные звучания, основывается, по словам А.Белова, “на корневой основе родной речи, будь то оригинальные звуковые ряды с переливчатыми аллитерациями или такие авторские неологизмы, как “залихватчик”, “отмета”, “сова-усыпиха”, “времячко-гул¸но”. В русло русской речи естественно вливаются и принимаемые от Голубева свежие словосочетания: “вертухай виртуального мира”, “даже в безысходстве выход есть””.
После “Памятки”, своеобразного водораздела в творчестве Голубева, поэт ищет новые пути. Он признается: “Двигаться по инерции нельзя. Мир меняется не только вокруг нас, но, в первую очередь, в нас самих. Вс¸ больше привлекает поэтика русских обрядовых песнопений, старинных сказаний… На мой взгляд, “возвращение домой” – это единственно верный путь”. В поэме “Возвращение домой: Лирический дневник” (2008) появляются новые строфика и ритм, неожиданный синтаксис. Обновляется образная система: “Заряжаю от молний мобильник”, “Утрачен / Код небесного главного доступа”. Голубев по-прежнему пытается философски осмыслить мир, но стройная система христианских представлений его уже не удовлетворяет: “Ст¸рлась на мо¸м колечке надпись: / “Господи, спаси и сохрани”. Вторгается языческая стихия, православные категории смешиваются с языческими верованиями; к поэту являются и ведут беседу Мара и Морок, духи темного мира у древних славян. Сквозные образы поэмы олицетворяют различные начала: светлая девочка Настя, кошка, волки, птицы.
В стихах Голубева рубежа 2010-х – размышления о прошедшей жизни (“Свет просеян сквозь стекла цветные / Вечереющей жизни…”), мотивы одиночества (“Ближе к небу – острей одиночество…”), образы своих душевных состояний (“Душа совсем от рук отбилась / Крылышками, / улетев в скворечник”).
Алексей Любомудров, доктор филологических наук
СИЛЬНЫХ НЕ ЖАЛКО
К яствам земным,
Мол, в застолье не лишние,
Пропуск какой-нибудь вс¸ же, да нужен.
Здесь у церквушки кладбищенской
нищие
Немощью хвастают – язвы наружу.
В поле грачи, ну а пч¸лы на пасеке,
Эти ж птенцы из гнезда колченогих
Выживут только за божию пазухой.
Жалко убогих.
Кружат вороны то порознь, то парой
В небе, расколотом горем иль громом,
Еле ступает старик сухопарый
За уплывающим к вечности гробом.
С паперти кто-то умно посоветовал:
– Ты бы держался за край катафалка…
– Полно, родимые! Долгие лета вам.
Сильных не жалко.
Может, хоть что-нибудь небом
простится нам?
Схлынут вороны, и выглянет солнце.
Батюшка выйдет на воздух с гостинцами
К нищим, прищурится и улыбн¸тся.
Рядом с могилами крутят скакалку,
Прыгают дети. Обижен мальчонка.
– Плачешь, разбойник?
Кого тебе жалко?
– Жалко у пч¸лки!
* * *
Я одногодков хоронил,
Глухая боль саднит занозой.
Как русла рек заносит ил,
Могилы временем заносит.
Мы панихиду отслужить
Сходились в церковке пром¸рзлой.
Лишенцы мы, но не лишить
Нас памяти о наших м¸ртвых.
Средь сутолоки лишь они,
Покойные, покой лучили:
Земли при жизни лишены,
Теперь надел свой получили.
Как сеют в землю семена,
Земля взяла их на рассвете.
Для этих всходов времена
Ещ¸ настанут, только верьте!
Пристрастья наши испокон
Вс¸ те же,
незачем иначе:
В печальный праздник похорон
Гармошка старенькая плачет.
В сухих гортанях крик сожж¸н.
Да что там!
Нету сил на возглас,
Когда в России разряж¸н
Предгрозьем сумеречным воздух.
Судьба моя судьбе любой
Сестра –
жила с другими рядом.
Как з¸рнышко, храню любовь
Средь поля, выбитого градом.
МИР ВОЛШЕБНЫЙ
Моей маме Серафиме
Оглашая журчанием дол,
Бьют в подойник молочные струйки.
Ухватившись за длинный подол,
Смотрит мальчик на мамкины руки.
Жить в новинку на свете ему,
Не спеша привыкать и свыкаться
С миром, с полем, где одному
Ещ¸ можно совсем потеряться.
Потому-то на всю эту жизнь
Он глядит с интересом и страхом.
Он не знает, что птицы – стрижи,
Он не знает названия травам.
А вдали кучерявится лес,
Да крестов на погосте греб¸нка…
Мир волшебен,
И от чудес
Зарябило в глазах у реб¸нка.
ОСЕННЯЯ ПТИЦА
Только дашь слабину
вдруг из детства нахлынувшим снам,
Только с птицей осенней
попробуешь договориться,
Возмечтаешь: потешусь
и в этих и в тех временах,
Из-за речки кричат:
– Что ты медлишь?
Подумаешь, птица…
Запуржила листва, так,
что к небу листочек прилип –
Лунный серпик ущербный, и зв¸зды,
набрякнув, осели.
В¸сла вязнут в воде,
из уключины выпорхнул всхлип,
Будто кто-то позвал меня голосом
птицы осенней.
Выцвел праздник,
на крыше резной петушок заскучал.
И судьба обвенчала развенчанных –
будет им венчик.
Помнишь: в белой рубахе мальчишка
спешил на причал,
И за пазухой птица свистела,
тогда ещ¸ птенчик.
КРЫЛЬЯ
Мотылька готов приревновать к свече,
Коротая жизни пору позднюю.
А бывало дело:
В детстве на луче
Солнечном гонялся за стрекозами.
Ни синичьих “чьи вы?”,
ни вороньих “кар”
Не страшусь, пусть дразнятся и каркают.
Я летал во сне когда-то –
Был мне дар,
И готов с любой смириться карою.
На огне свечном, превозмогая боль,
Догорю, как вс¸ сгорает сущее.
Только б не пришпилили
в альбом –
Колумбарий бабочек засушенных.
ЧАСЫ
Светлане Молевой
Как ты оглянулась!
Нечаянный взгляд твой
пронзительно долог.
Уходит не время, мы сами уходим.
Часы – только повод.
В небесных курантах
Гремит петербургское наше “12”.
Уже не спешим, просто время торопит.
Не в силах расстаться,
Ид¸м по Растанной.
Нам под ноги осени медные деньги,
В окладе серебряном зимние фрески…
С последней ступеньки
Мне машешь рукою.
В глазах твоих зябкие белые птицы
Проносятся мимо.
Неужто забыла?
Успеть бы проститься…
Меж цифрами прочерк.
За стрелкой секундной
последнее слово.
Часы на Разъезжей…
Часы на Фонтанке…
Часы на Садовой…