Изобразительные средства художника – линия и цвет. Изобразительное средство писателя – слово. Писатель и художник – в чем их “соединенность”, их “сродственность”?.. Допустимо ли, хотя бы частичное, совпадение, совмещение этих профессий? Или каждая из них сама по себе, и только?..
Художник, употребляя линию и цвет, предлагает зрителю статику (портрет) или динамику (станковую живопись). То есть, частицу мира, в коем он живет… Писатель, оперируя словами, внедряет читателя в глубины мира, им созданного…В глубины им порожденной вселенной…
И в этом, как представляется, – основное отличие между “мастером кисти” и “мастером пера”. Давайте рассмотрим это отличие подробней.
Поскольку линия и цвет осуществляются на плоскости, постольку они являются двумерными. Плоскость – основное и единственное оперативное пространство художника.
Манипулируя двумя своими “производственными компонентами”, художник создает иллюзию объема и движения; то есть, как бы “знаки”, “символы” того и другого.
Слово же – субстанция, сущность более сложная. Слово произносимое существует во времени и в пространстве, то есть, обладает трехмерностью, объемностью. Слово написанное – знак слова звучащего, произносимого. Чтобы воспринять написанное слово, мы его мысленно произносим и тем самым как бы возвращаем ему изначальную трехмерность.
Таким образом, писатель, в отличие от художника, имеет дело не с плоскими, а с объемными “производственными компонентами”. И работу писателя смело можно характеризовать как более сложную, чем работа живописца.
Художник создает плоский отпечаток мира. Писатель созидает трехмерную мировую модель, выступая – в рамках своей модели – как демиург, стремящийся ее усовершенствовать или перекраивать, изменять соответственно своему замыслу…
Художник задает нам строгий алгоритм восприятия, прорисовывая и раскрашивая на своем полотне все детали. Писатель более свободен в своем творчестве, ибо заставляет читателя быть своим со-творцом. Писателю достаточно дать одну яркую деталь, или две-три, а всё остальное читатель достроит сам – в своем уме, в своем воображении…
При всем при том, историческая инерция восприятия поставила художника в человеческом обществе на гораздо более высокую ступень, чем писателя. Может быть, объясняется это тем, что заниматься изобразительным творчеством люди начали – во временной перспективе – гораздо раньше, чем творчеством словесным. Уже в каменном веке они делали ритуальные рисунки на стенах пещер и раскрашивали их.
Хотя, может быть, художник стоит на более высокой ступени пьедестала еще и потому, что изображение просто-напросто нагляднее, чем литературный текст. Изображение легче воспринимается, больше радует глаз, быстрее возбуждает эмоциональный отклик.
Мы называем писателя “художником слова”, когда хотим похвалить его, выделить, возвеличить…
Но является ли писатель художником вне этого, вне исторической инерции, исторической традиции?.. Является ли Художником на самом деле?..
Можно ли его так называть объективно?..
Я решила попробовать найти ответ, обратившись к творчеству современного русского литератора и драматурга Сергея Иванова. Он, видимо, достаточно известен, поскольку в Интернете я нашла некоторое количество материалов о нем. Несколько прочитанных книг Сергея стали моей информацией для размышления.
И вот что я обнаружила.
Писатель почти во все свои книги вводит фантастические персонажи, не нашему времени принадлежащие. Все эти “будущие” сущности, по сути дела, – проекции высшего мира на наш мир, на мир низший. Все они действуют как бы на некоей незримой плоскости, отделяющей наш мир от “мира иного”. И земные герои, которых автор изображает достаточно полнокровно, вступая в контакт с “иными”, тоже как бы становятся проекциями самих себя на эту незримую плоскость, на незримое волшебное полотно…
Оставаясь объемными в писательском мире, там, на сверхполотне, они делаются как бы “нарисованными”…
То есть, что же у нас получается?..
Получается, автор, вводя в книги существа высшего порядка, подсознательно пытается представить наш мир не как многомерный динамичный процесс, а как его отражение на этой гипотетической “сказочной” плоскости, на которой или внутри которой происходит взаимодействие его героев земных, плотских, с героями “надмирными”.
То есть, Сергей вольно или невольно, осознанно или бессознательно, создавая книгу, стремится вовсе не книгу сотворить, а стремится сотворить виртуальное полотно. И если, после Сергея, взять любого другого писателя из Пантеона мировой беллетристики, вывод, как мне думается, будет точно таким же…
Возможно, это происходит потому, что создать картину из линий и красок легче, чем создать картину словесную. Хотя, может быть, здесь действует какой-то извечный глубинный механизм творчества, фундаментальный закон, еще не понятый и не сформулированный нами.
В этой статье я всего-навсего пытаюсь обозначить идею всепланетного “творческого фундамента”, бросить на нее первый взгляд, предварительно ее оконтурить.
Если таковой основополагающий закон существует, в первом приближении его можно сформулировать так: “Архетипическим для всех видов творчества является рисунок. Человек, работающий в любом виде творчества, неизбежно стремится свести своё произведение к рисунку, к картине”…
Я очень благодарна Сергею Иванову, потому что, знакомясь с его весьма достойными книгами, впервые нащупала эту мысль, идею, эту закономерность, взаимосвязь, тенденцию, которая для меня, как искусствоведа, оказалась чрезвычайно важной.
В том, что Сергей – художник, владеющий линией и цветом, у меня сомнений нет. Из множества таких картинок мастерски слеплены все его книги.
Я думаю, что, обобщая, можно сказать так: все книги мировой литературы – не что иное, как более или менее замаскированные изобразительные полотна.
В океане человеческого творчества реально существует одна-единственная фигура: фигура Художника. И вся история нашей культуры – не что иное, как созидание всемирной картинной галереи, стены которой тесно завешены бесценными полотнами…
Светлана Смирнова, искусствовед