О книге Владимира Чурова “Трактат о пользе морских наук.
Морские рассказы сухопутного человека”
“Какие интереснейшие люди выросли на флоте, люди, которых любой классик изобразил бы героями своих произведений”
А.С. Новиков-Прибой
Может, и вправду морская стихия лучше соответствует рассказу о родовых корнях? Хотя бы потому, что “сухопутье”, в отличие от “палубы”, часто “пылит”? А за пылью многое скрывается. Перед нами, пожалуй, самое личностное и самое “энциклопедическое” повествование Владимира Евгеньевича Чурова из его пяти известных мне книг. Насыщенным фоном его страниц выступает изменчивая морская стихия. Она воспитала отца автора и на годы вперёд обаяла его самого.
Отец автора, Евгений Петрович Чуров, – моряк-фронтовик, потом авторитетный учёный. Он – символ целого поколения, заслужившего живую, неказённую Память. Конечно, большинство имён, упомянутых автором, известны в основном специалистам. Но собранные воедино эти имена и судьбы составляют ёмкий исторический пласт: да, такими они были, их было много, поэтому они победили… Их значение не только для прошлого, но и для будущего непреходяще.
Философский подтекст
Любой читатель оценивает прочитанное, исходя из того, что здесь и сейчас ему важно. Владимир Евгеньевич всем своим повествованием напутствует читателя: чем больше поучительных подробностей родительской судьбы мы передадим следующему поколению, тем мудрее оно себя проявит. Ибо даже удачливость не заменит мудрости.
В чём состоит миссия не только родителей, но и просто старших из нашего окружения? В том, чтобы научить нас отделять зёрна от плевел, отвергать многие на этот счёт сомнения. Вот почему едва ли не сквозная тема книги: у кого и чему учились отец автора и сам автор. Примечательно, что в приведённых в “морском трактате” записках Чурова-отца (на мой взгляд, это квинтэссенция повествования) большее внимание уделено окружению, а не ему самому. И ещё деталь: один из видных питерских литераторов, познакомившись с “морским трактатом”, решил дополнить свою в чём-то похожую книгу темой наставничества – по жизни и творчеству. Кстати, Владимир Чуров – один из немногих бытописателей, кто в своём творчестве ищет оптимальную для читателя пропорцию между исторической, а заодно прочей фактурой и иллюстрирующим её семейным эксклюзивом.
Ещё одна плоскость – философская, или промыслительная, как бы сказал академик Александр Панченко. Она требует не столько сосредоточенности, сколько воображения. Мало кто из литераторов задумывается о философском восприятии морской стихии как антипода земной суеты. И всё-таки капризы моря – это воплощение “воли Божьей”, а наши попытки с ней совладать часто обречены. Обречены без “божественности” наших помыслов и надежд. Праведность и Бог, как её символическое воплощение, тесно смыкаются в канве повествования. А альтруистская приверженность морской романтике – в отличие от пиратского авантюризма – становится условием самореализации во имя страны. Значит, и во имя семьи.
Разумеется, приверженность романтике, пусть и освящённой лучшими намерениями, не является главным достоинством профессионального моряка или мечтающего им стать. Скажу больше: прагматизм куда ближе к профессионализму, чем дерзновенность. Да и море не более промыслительная, повторюсь, стихия, чем небо для лётчика или целая IT-вселенная для программиста. Вот только корабли, острова и проливы чаще называют в честь мореходов.
Однако сам автор не стал моряком. Он реализовал себя в не менее бездонно-заоблачной политической сфере. Это так. Но и человек, лишённый “безбрежного воображения”, всяко ограничен по розе жизненных ветров. Если кто-то скажет, что жизнь на самом деле сермяжней, улыбнитесь ему. Владимир Чуров написал об этом яснее. И это представляется мне наиболее важным в разговоре о книге.
На широких полях 14 писем…
Письма – это форма и ткань повествования. Автор оживляет историю отечественного воинства. Её современное прочтение нередко сводится к “поручику Голицыну”, хорошо если не “поручику Ржевскому”. А уж адмирала Шишкова, генерал-майора Пржевальского, лейтенанта флота Римского-Корсакова, штабс-капитана Зощенко, если кто и вспоминает, то без воинских званий.
Автор “морского трактата” во всех 14 письмах-главах называет многих военных пассионариев, обогативших интеллектуальную и творческую элиту Отечества. Многие из упомянутых в книге сослуживцев отца и самого автора обладают учёными званиями, некоторые попутно проявили себя не только в науке.
Чтобы не сводить разговор к перечислению сотен приведённых в “трактате” имён, остановлюсь на харизматичном главкоме ВМФ военного времени адмирале Николае Кузнецове. Он был не только флотоводцем, но уже после войны проявил себя и как переводчик, да к тому же, судя по всему, как редактор ряда англоязычных научных и популярных книг по морской тематике.
Не обойдусь без личных впечатлений – их также всколыхнул автор. Ушедший от нас председатель Центральной избирательной комиссии Севастополя Валерий Медведев запомнится не только одним из творцов “Русской весны” 2014 года. И не только полковником, но и специалистом по храмовой живописи – признанным церковью иконописцем.
И всё же убеждённость автора в том, что нынешняя российская армия берёт начало в Рабоче-Крестьянской Красной (здесь имею в виду и флот) – мне ближе, чем расхожие реминисценции об “их благородиях”.
Тем не менее, как выпускник Военного института иностранных языков, я благодарен Владимиру Чурову за внимание к одному из основателей этого вуза – генерал-лейтенанту Красной Армии, а прежде военному атташе Российской Империи, именитому учёному, графу Алексею Игнатьеву. Он олицетворяет собой связь эпох и поколений. Династию вне- или надклассовых государственников “от Бога и по Присяге”. Познавателен и экскурс автора в родословную двух знаковых адмиралов – американца Честера Нимица и русского Александра Немитца.
Как бывший шурави, не могу не откликнуться и на историю рода, возможно, недооценённого писателя Фёдора Васильевича Гладкова. Его внук, получивший базовое военно-морское образование, погиб в 1988 году в Афганистане. Военный разведчик капитан 3 ранга Фёдор Борисович Гладков оставил о себе память, в том числе известным стихотворением Виктора Верстакова “Бамиан. Памяти Фёдора Гладкова”: “…был живым и прекрасным запрокинувший голову русский солдат…”. Это о связи моря и других столь же манящих и столь же непознанных стихий.
В продолжение темы – такой деликатный нюанс, как происхождение персонажей повествования. Вот где настоящий интернационал без видимых социальных перегородок! Эту деталь можно обойти, но даже отечественные оценки советской эпохи порой стереотипны: мол, без “мобилизации” по-сталински не было бы ни 9 Мая, ни самой страны. А уж сколько тогдашнее общество пережило всяческих социальных бурь-пертурбаций… Автор не забывает ни Гражданской войны, ни репрессий. Не отрицает он и военно-морской кастовости: она, надо сказать, интернациональна. В его письмах переплетены русские, украинские, еврейские, немецкие и другие фамилии. Кто-то из их носителей “вышел из народа”, кто-то – из “бывших”. Это взгляд не только в прошлое. Это важно для восприятия сегодняшней России естественным плавильным котлом безо всяких -измов. И нет тут никакой “имперскости”. Хотим победить – должны к этому стремиться. Спасибо Владимиру Чурову за напоминание!
Близок мне и авторский подход к описанию боевых действий. Дело вот в чём: в нашей военной литературе главный герой традиционно находился или находится на сухопутном рубеже. Это столь же объяснимо, как и особое уважение к моряку, а также лётчику в англоязычных воспоминаниях или к партизану (даже носильщику – “красному кули”) – в мемуарах китайцев. Но Победу в 1945-м обеспечили и многочисленные представители вспомогательных военных специальностей – те же гидрографы, сослуживцы Чурова-отца. Без них не обошлось, например, создание спасительной для находившегося в блокаде Ленинграда дороги через Ладогу. А транспортные конвои? Разве они не приближали Победу?
Примечательно, что бывший юнга, ставший признанным популяризатором отечественной истории, Валентин Пикуль, к личности и произведениям которого обращается Владимир Чуров, был особо востребован на той же афганской войне. Улыбнёмся: томик “Каравана
PQ-17”, оказавшийся в руках шурави (приобретённый за чеки Внешпосылторга), неформально обменивался на пару книг Ильи Штемлера (“Таксопарк”, “Универмаг” – символы мирной жизни). Договорим: а за “Штемлера” “давали” два-три сборника Бориса Пастернака или Анны Ахматовой. Такими были потребности времени и места…
Как частность, интересен представленный автором “путеводитель” по морским городам. Правда, его скорее оценят те, кто в них бывал, причём в те же годы, что и автор. Оценят, чтобы сравнить запомнившееся автору и читателю. У молодёжи, думаю, своя оценочная шкала.
Не вдаваясь в описания автором более или менее известных культурно-исторических, природных и иных балтийских и черноморских достопримечательностей, замечу: России, возможно, не достаёт общенациональной концепции позиционирования мест “духовной силы”. Потребность в ней обусловлена, с одной стороны, торжеством соцсетей: они всё чаще удовлетворяют любопытство “диванных путешественников”. А с другой – шаблонным воспроизведением экскурсоводами-музейщиками фактов, которые не всегда задерживаются в памяти. Не это ли отталкивает многих, кто стремится очно к этой “силе” приобщиться? Владимир Чуров рассказал о своём. Другим может не хватить его опыта.
Вопросы к автору
Это самая неблагодарная часть моих записок. Неблагодарная потому, что, познакомившись с сотнями страниц “морского трактата”, чувствуешь себя не просто обогащённым информацией к размышлению. Волею автора читатель погружается в непривычный ему мир подробностей и ассоциаций. Многие из них оставляют сквозной вопрос: как же я об этом не задумывался?
И всё же, и всё же… Владимир Чуров – не только едва ли не основоположник во многом авторского жанра, ранее характеризованного мною как отечествоведение через отчествоведение. Он ещё и политик: его имя уже несколько десятилетий находится на слуху.
Он пришёл в политику в Ленинграде, в политическое межсезонье начала 1990-х годов. Размышляющий об политико-исторических перипетиях (например об отношениях тогдашних руководителей страны Никиты Хрущёва и Николая Булганина на фоне их визита в Англию в 1956 году или о несостоявшейся встрече маршала Георгия Жукова и полковника Леонида Брежнева в 1943 году) автор не менее интересен как свидетель и участник столь же примечательных, а главное – поучительных коллизий своего времени. В конце концов, дипломатичность и аппаратный опыт ныне Чрезвычайного и Полномочного Посла Российской Федерации наверняка позволили бы Чурову-летописцу рассказать, что тогда и в том окружении переживал он сам, избегая при этом неосторожной двусмысленности и оценочной поспешности. Таких авторских наблюдений читателю явно недостаёт.
Вызывает вопросы и стремление автора подтвердить едва ли не каждый эпизод формальной атрибутикой, отстоящей от канвы. Например, погружение в геральдику, филателию или фалеристику скорее оценят специалисты или коллекционеры. Образно говоря, прибрежная галька и прочие ракушки – с подробной характеристикой их видов, формы и цвета – скорее отвлекают внимание. Вряд ли этим озаботятся те, кто интересуется судьбой автора или отечественной историей в широком смысле слова.
Правда, как переводчик, не могу не оценить въедливости автора в трудно постижимое даже протоколистам разнообразие иностранных титулов и званий, прежде всего, применительно к морским чинам. Впрочем, и в этом случае пользу извлекут также немногие.
…Зато многие, обратившись к станицам “морского трактата”, задумаются о аналогичном рассказе о своих корнях – пусть и только для потомков… Прочитанное невольно заставляет вернуться к многим из писем-глав, приведённым в них семейным реликвиям. Если считать, что жизнь книги измеряется количеством обращений к ней одним и тем же читателем, то Владимиру Чурову можно позавидовать.
Борис Подопригора, литератор