Смысловая реальность – это относительно новый термин для описания явлений, известных под названиями “духовная культура”, “надстроечные образования”, “личностные и общественные формы сознания”, “идеологические концепции”, “ментально-языковые структуры” и т. д. Нетрудно понять, почему термин “смысловая реальность” входит в употребление лишь в самое последнее время: слишком долго в науке господствовало восходящее к трудам основоположников диалектического и исторического материализма убеждение, согласно которому у “надстроечных явлений” нет ни собственного существования, ни собственной истории, а есть лишь способность косвенно отражать происходящее в материальной действительности. Напомню, о чём конкретно говорили классики: “Ни мысли, ни язык не образуют сами по себе особого царства, они только проявления действительной жизни”; “У них нет истории, нет развития…”; “Мир есть закономерное движение материи, и наше познание … в состоянии только отражать эту закономерность”, сводимую к тому, что “нынешние живые существа являются результатом продолжительного развития от простого к сложному…” (К. Маркс, Ф. Энгельс).
Сегодня уже всем серьёзным специалистам ясно, что ни одно из процитированных утверждений классиков не выдержало испытания временем и фактами. В первую очередь, это касается того пережитка вульгарно-механистического образа мышления, который называется схемой развития “от простого к сложному, от низшего к высшему”. Оказалось, что чисто условные категории “простого” и “сложного” абсолютно непригодны для выстраивания на их основе подлинно-научной картины мира. Более того: приходит понимание того, что впечатление “простоты” и “сложности” зависит на самом деле не от объективной оценки предметов восприятия, а от субъективности ума – от его разрешающей способности, преждевременно принятой за достаточную.
Как следствие, происходит, пусть и в малоосознаваемой форме, возврат к тому пониманию “развития”, которое было зафиксировано ещё В. Далем в его знаменитом Словаре, где сама этимология данного понятия указывает на его исходный смысл не как на процесс усложнения некой изначальной “простоты”, а как на нечто неотделимое от развивания (развёртывания, раскручивания, расплетания), предполагающего изначально сложную свитость (свёрнутость, скрученность, сплетённость) того, что развивается. Именно таким пониманием “развития” объясняются сегодня многие эмпирические факты, связанные с историей сознания. Здесь достаточно напомнить о зафиксированном ещё К. Юнгом факте фундаментального значения: о переводе древнейших бессознательно-мифологических форм коллективного мышления в их позднейшие, осознанно-рефлексивные формы. Не говорю уже о методологически-прорывных идеях Э. Кассирера, Э. Гуссерля, М. Хайдеггера, Х.-Г. Гадамера и многих других западных исследователей.
Те же тенденции наблюдаются и в области отечественного изучения смысловых аспектов как древней, так и современной культуры. Они тоже опираются на мощнейшую традицию: от “Столпа и основания истины” П. А. Флоренского и “Смысла творчества” Н. А. Бердяева, от А. Ф. Лосева и В. Я. Проппа, М. М. Бахтина и О. М. Фрейденберг до отдельных представителей московско-тартуской семиотической школы и некоторых психологов. Если же говорить о новейших тенденциях в смысловедении, то здесь наиболее яркой фигурой нужно признать В. В. Налимова – математика с огромным естественно-научным и гуманитарным кругозором, автора нескольких книг, посвящённых проблеме сознания, а также учёного, которого по критерию интеллектуального бесстрашия вообще не с кем сравнивать. Особый интерес представляют работы Налимова в области вероятностной теории смыслов. Суть их сводится к тому, что человек существует лишь в той мере, в какой он погружен в мир смыслов: “Нельзя сказать что-либо серьёзное о сознании, не постулировав изначальное существование непроявленной семантики”. “Драма, совершающаяся в вечности, сейчас предстаёт перед нами как некий гигантский эксперимент, направленный на распаковку изначально существующих смыслов Мира”.
Согласно основной идее В. В. Налимова, “открытый миру человек – это своеобразная фабрика по переработке смысловых оценок”. Принцип работы “фабрики” заключается в наложении на всеобщее смысловое поле культуры своего рода “фильтров”, функцию которых выполняют религиозные учения, философские концепции, научные теории, литературные произведения, общественно-значимые идеи, другие ментально-языковые образования. То есть, по Налимову, “мы, люди, именно потому и люди, а не автоматы, что можем спонтанно создавать фильтры, раскрывающие смыслы по-новому”. Соответственно, человеческий мозг с этой точки зрения оказывается уже не генератором выражаемых в языке смысловых структур, а их приёмником и переработчиком. “…Сознание человека, – пишет В. В. Налимов, – это преобразователь смыслов…”. Самим же смысловым структурам “надо придать право на самостоятельное существование: ведь это особая реальность”. “Парадоксально, что в то время как физики считают невозможным обсуждение динамики вселенной без обращения к человеческому сознанию, непосредственно причастному к ней, философы-материалисты всё ещё утверждают, что сознание – это всего лишь “механический придаток” машины”.
Под ссылкой на физиков здесь имеется в виду сформулированный ими “антропный принцип”, суть которого заключается в том, что наблюдаемые нами свойства вселенной находятся в прямой зависимости от существования наблюдающего и познающего их субъекта. Интерпретаций антропного принципа сегодня великое множество. В частности, имеет место и такая интерпретация, согласно которой мир, в котором мы живём и частью которого являемся, – живой и мыслящий. Эта интерпретация прямо отсылает к древнейшей в истории культуры концепции “тождества микрокосма и макрокосма, человека и вселенной”, – о чём тоже говорит В. В. Налимов: “Формулировка принципа антропности – это, наверное, одно из самых крупных достижений современной космогонии, обретающее отчётливое философское звучание. Мы готовы дать этому принципу расширительное толкование, включив него развиваемое нами представление об изначальном существовании смыслов – их приуготовленности для раскрытия через человека”. “Сознание может быть планетарным, если не вселенским”.
Получается, что новейшее течение современной науки – смысловедение – занимается реабилитацией древнейших в истории культуры идей! Но тогда становится более понятным и другое высказывание Налимова: “Странно, но сейчас приходится задумываться над концепциями далёкого прошлого”.
В свою очередь, этим высказыванием высвечивается ещё один, очень важный, аспект смысловедения. Дело в том, что “концепции далёкого прошлого” выражены, как известно, на мифо-символическом языке, являющемся сегодня предметом самого пристального научного внимания. Если массовое сознание до сих пор убеждено, что мифы – это то, чего нет и быть не может, то мнение специалистов на этот счёт совсем иное. “Мифология включала в себя, в качестве нерасчленённого синтетического единства, зачатки не только религии, но и философии, политических теорий, донаучных теорий о мире и человеке, а также… и разных форм искусства, прежде всего словесного”. “Мифология… сыграла значительную роль в генезисе различных идеологических форм, послужив исходным материалом для развития философии, научных представлений, литературы” (С. А. Токарев, Е. М. Мелетинский).
Видный деятель советской культуры, филолог и антиковед А. Ф. Лосев смотрел на сущность мифов ещё глубже: “Наука, как таковая, ни с какой стороны не может разрушить мифа. Она лишь его осознаёт и снимает с него некий рассудочный, напр., логический или числовой план”. А выдвинутое Вернадским и Э. Кассирером понимание мифов как первоисточника и основы исторической науки (являющейся, по сути, не более чем поверхностно “онаученной” мифологической презумпцией “происхождения”) и вовсе создало порочный круг в рассуждениях, когда происхождение мифов пытаются объяснить средствами того, что само же от мифов и произошло! Так что далеко не случайно “историзм” начинает сегодня пониматься как “наивный”: “Наивность так называемого историзма состоит в том, что он… полагаясь на методологизм своего подхода, забывает о своей собственной историчности”. “Подлинно историческое мышление должно мыслить также и свою собственную историчность” (Х.-Г. Гадамер).
Мифы, таким образом, превратились сегодня в главную научно-историческую проблему, что видно, в частности, из пророческого высказывания лингвиста В. Н. Топорова, выдающегося отечественного исследователя данного феномена: “…В высшей степени характерно, что современная наука приходит к исключительно высокой оценке операционной ценности и познавательной силы первобытного знания именно в самые последние годы”.
В свете этого высказывания мифы приходится понимать уже не как зародышевое, полное предрассудочных издержек, проявление древнейших форм общественного сознания, а как непонятно откуда взявшееся и поразительное в сложности своей смысловой организации “программное обеспечение культуры” (термин из области современных информационных технологий). И тут уже возникает вопрос о знаниевой составляющей этого “обеспечения”. Ведь смысловая сверхневероятность языка мифов заставляет вспомнить о важнейшем теоретико-информационном постулате: “Чем менее вероятно сообщение, тем больше информации оно в себе содержит” (следствие из ключевого в теории информации К. Шеннона понятия “информационной энтропии”). Но разве не о том же предупреждал ещё М. Хайдеггер: “Онтологические предпосылки историографического познания принципиально превосходят идею строгости самых точных наук”?
Всё это вместе взятое обещает обернуться в высшей степени необычными мировоззренческими следствиями. Догадаться, какими конкретно они будут, помогает пример с так называемым биогенетическим законом: “Онтогенез – краткое повторение филогенеза”. Дело в том, что чисто логически данный закон крайне непоследователен: говоря о сходстве между онтогенезом и филогенезом, он умалчивает об их различии, заключающемся в том, что онтогенез начинается с “внутриутробной” фазы развития (фазы вызревания дочерней системы на матричной), а филогенез, как считается, обходится без неё. Последовательная же интерпретация биогенетического закона должна и в филогенезе предусматривать “внутриутробную” фазу – некую “Филогенетическую (Родительскую) Матрицу”, по отношению к которой нынешнюю “биосферу/ноосферу” нужно рассматривать как дочернее образование (имеется в виду общая для всех уровней организации живой материи функция “самовоспроизводства”).
Былым существованием Филогенетической (Родительской) Матрицы объяснились бы очень многие загадки истории духовной культуры. Например, стало бы ясно, почему в древнейших традициях абсолютно всех народов мира имеется смысловой пласт представлений об “ином мире” и о его обитателях – “первопредках”, “демиургах”, “культурных героях”, создателях нынешнего мира. Объяснилась бы сущность “второй природы” (создаваемого людьми предметного мира) как зачаточной фазы нового самовоспроизводственного цикла. Главное же: объяснилась бы сама загадка “программного обеспечения культуры”: в ней можно было бы увидеть “Наследие и Напутствие Филогенетических Родителей”, наделённое неким очень важным для нас метаязыковым содержанием (метаязык в данном случае – это язык науки, выявляющий потенциальные смыслы мифо-символического языка).
Проще же говоря, мифологическое “Наследие и Напутствие” обнаруживает свойства того самого предпосылочного условия, которым и обеспечивается социальное и культурное взросление человечества. И не потому ли сегодня так много проблем с таким взрослением, что само “Наследие и Напутствие” зачислено материалистической наукой в категорию “заблуждений” и “предрассудков”?
Между тем то, что ещё совсем недавно считалось в науке “предрассудками”, сегодня начинает обнаруживать свойства “пред-рассуждений”. “Историко-понятийный анализ показывает, что лишь благодаря Просвещению понятие предрассудка получает привычную для нас негативную окраску. Само по себе слово “предрассудок” означает пред-суждение (Vorurteil), то есть суждение (Urteil), вынесенное до окончательной проверки всех фактически определяющих моментов” (Х.-Г. Гадамер). Но тогда и отношения к себе эти “предрассудки” должны потребовать уже не поверхностно-снобистского, “заранее всё знающего”, а вдумчивого и самокритичного, верного завету М. М. Бахтина: “Необходимо новое удивление перед всем… Надо вспоминать мир, как вспоминают своё детство…”.
Подлинное детство человечества покрыто сегодня мороком господствующего над умами материалистического мировоззрения. Именно поэтому мы его не помним, – что и является основной причиной духовного нездоровья современного общества. Оздоровление же могло бы начаться с признания правоты слов В. В. Налимова о более чем столетней запуганности отечественного научного сознания жупелом “идеализма”. Вот эти его убийственные слова: “Все неудачи в попытке построить содержательную модель сознания кроются в страхе прослыть идеалистом. Нельзя сказать что-либо серьёзное о сознании, не постулировав изначальное существование непроявленной семантики. Это, пожалуй, и есть главный вывод наших многолетних размышлений над проблемой сознания”.
Допустить “изначальное существование непроявленной семантики” означает признать, что мир духовной культуры совсем не таков, каким он виделся основоположникам исторического материализма. Но если под этим миром и в самом деле подразумевается смысловая реальность, обладающая собственным онтологическим статусом и собственной исторической динамикой, то впереди явственно вырисовывается неизбежный отказ от тех предпосылочных оснований, на которых до сих пор держатся и современные теории культурогенеза (трудовая, игровая и др.), и сама общенаучная (эволюционно-историческая) картина мира. Новая же картина мира обещает оказаться неизмеримо богаче и бесконечно интереснее, чем нынешняя.
Например, в ней может содержаться ответ на вопрос: не получат ли в рамках новой картины мира свою научную реабилитацию скомпрометированные материалистической наукой (объявленные ею “относительными”) ценностные категории? Ведь ещё Дионисий Ареопагит объяснял нам две тысячи лет назад, что “добро” – это полнота данных нам благ, а “зло” – их неполнота. Но единственные “данные нам блага” – это отведанный нашими предками “плод с древа познания”: символ, который пора понять как Наследие и Напутствие наших Филогенетических Родителей.
А можно поставить вопрос ещё радикальнее: не получит ли в рамках новой картины мира своё научное оправдание идея посмертного воздаяния за деяния, считающаяся сегодня религиозным пережитком? Ведь не случайно же в современной науке наблюдается острый интерес к структурному сходству ментально-языкового и генетического кодов, то есть к проблеме какой-то странной связи между внутренним миром личности и биологической наследственностью (см. работы Р. О. Якобсона, Т. В. Гамкрелидзе и др.).
Между прочим, именно о такого рода научных “сюрпризах” нас предупреждал ещё Вернадский: “Мы подходим к очень ответственному времени, к коренному изменению нашего научного мировоззрения”. “То, что казалось логически и научно неизбежным, в конце концов оказалось иллюзией, и явление предстаёт нам в таких формах, которые никем не ожидались”.
Сергей Горюнков