Возможно, это единственная объяснительная записка – почему не получилось написать книгу. Дело было так: в конце второго десятилетия нынешнего века Карелия, где я тогда работал, готовилась отметить свой 100-летний юбилей (июнь 1920 г. – время создания национальной автономии Карельская трудовая коммуна в составе РСФСР). К этому юбилею мне захотелось написать что-нибудь и карельское , и оригинальное, и документальное, то есть, по именам и фактам обращённое к исторической памяти. Короче, я задумал книгу, сюжет которой, по крайней мере, опирается на карельские эпизоды красно-белого примирения в годы Гражданской войны. Ещё одно обстоятельство не имело отношения ни к Карелии, ни в целом к России, но задело за живое и стимулировало творческий поиск. Будучи в конце 90-х российским представителем в штабе международных миротворцев в бывшей Югославии, я спросил у весьма вдумчивого американского офицера, на чьей стороне воевали его предки в их гражданской войне. Вопрос вызвал у собеседника замешательство. Тогда я скорее позавидовал американцам: свою войну они, как мне тогда показалось, внутренне изжили и на том забыли – не то, что мы! (Во что это выльется два десятилетия спустя: движение BLM, снос памятников и прочее, в те годы вообразить было трудно). Ну а потом в Карелии я услышал историю, показавшуюся мне отправной точкой в осмыслении этой символической темы. Собственно, с этого всё и началось.
Правда или легенда?
Дело было, якобы, так: в середине 1919 года в семье командира чекистского отряда, действовавшего в районе Петрозаводска, случилась беда. Состояние его беременной жены оказалось таковым, что вопрос встал не столько о рождении ребёнка, сколько о спасении самой женщины. Но происхождения она оказалась не простого. Её родственник (возможно, даже брат), будучи опытным военным медиком, служил у белого генерала Миллера. Служил, скорее всего, неподалёку – в Северной, ныне Архангельской губернии-области. Мужу-чекисту удалось через посыльного попросить его приехать под гарантию возвращения, так сказать, к месту службы. Медик-белогвардеец согласился, но с условием. Оно состояло в том, чтобы обменять свой визит на другой. Речь шла тоже о враче, знакомом белогвардейцу по Первой мировой. Со слов рассказчика, ссылавшегося на потомков красного врача, его архангельский коллега сказал приблизительно так: У меня в штабе – бушует цинга. А у вас в Петрозаводске есть еврейчик – вот бы нам его! (возможно потому, что он – стоматолог). Так что давайте: я – к вам, он – к нам . Так и сделали. Насколько стоматолог помог белякам , неизвестно. А в Петрозаводске в 1919 году появилась новая жизнь И маму спасли.
Эта история показалась мне интересной, хотя детали вызвали вопросы. Например, почему потомки петрозаводского врача ничего не рассказали о его путешествии к белякам ? Что он у них делал и как вернулся (если вернулся)? Да и цинга, кстати, не столь характерная для Севера, ни в чьих воспоминаниях о миллеровской армии отдельно не упоминается. Так что этот сюжет я не забыл. Но стал искать дальше. Вот что мне подсказали историки.
Приблизительно тогда же и там же могло произойти ещё одно событие, также имеющее отношение к гипотетическому красно-белому компромиссу. Речь идёт о командировании адмиралом Колчаком своего доверенного лица для выработки общего подхода к Финляндии. Смысл подобной координации мог состоять в исключении финнов из гражданской войны в России. Было упомянуто даже имя этого посланца – штабс-капитан Лобанов или Лобачов. В развитие темы я услышал намёк на то, что подобные согласования могли пройти без отмашки из Москвы, что – с моей точки зрения – было нереально.
Историки, имена которых я не называю, чтобы ненароком не исказить их слова, считали, что в Омском центре изучения Гражданской войны могут найтись подтверждающие документы. Туда я и обратился. Меня ждало разочарование. Сотрудники центра признали, что я не первый, кто проявил интерес к этой, как сразу было сказано, легенде. Но документов, сколько-нибудь её подтверждающих, у них нет. Правда, весьма обтекаемо предположили: возможно, историки имели в виду штабс-капитана Лодыженского, который действительно координировал действия Колчака с Юденичем и, не исключено, что и с Миллером. В этом контексте могла фигурировать и Финляндия. Но речь шла как раз о поддержке финнами Юденича. Что исключало договорённости с красными.
На этом можно было бы поставить точку: легенд много, но документов нет. Но не всё так просто: позднее, общаясь с парижскими потомками видных белогвардейцев, я пытался собрать хотя бы намёки на то, что случаи красно-белого примирения всё же были. Так вот: один из самых сложных моих собеседников – внук адмирала Колчака Александр Ростиславович – при весьма скупых и неохотных семейных воспоминаниях как ни странно признал, что слышал, по меньшей мере, о попытках деда найти общий язык с красными по поводу Финляндии. Но на прямой вопрос, откуда он об этом знает, ответа я не получил.
Ещё один нюанс: договаривались ли красные и белые командиры о безопасности своих близких, то и дело оказывавшихся то под одними, то под другими? Этот вопрос мне также подсказали знакомые историки. Забегая вперёд, поясню: мои парижане признали, что неформальные соглашения заключались, причём, по инициативе белых. Прежде всего, между красными и белыми казаками, хотя, возможно, и не только между ними Но красные их не только не выполняли, но, злоупотребив доверием, в первую очередь брали в заложники семьи офицеров. Во всяком случае, если какие-то договорённости и достигались, то они были крайне редки, тем более что подробности ни те ни другие не раскрывали.
Парижане приблизительно в той же логике пояснили и фрагментарные эпизоды обмена лекарствами или отказа от боестолкновений, угрожавших одинаково ценным для сторон местным объектам, например, плотинам. Бывали и случаи освобождения пленённых (вспомним эпизод из фильма Чапаев ), правда, чаще их обмена. Но повторю: оценочный ракурс оставался неизменным: белые вели себя благородно, красные – коварно.
Уже с этого места можно предположить отсутствие в историографии Гражданской войны каких-либо примиренческих доказательств. Собственно, их я не нашёл ни в мемуарах, ни беллетристике, по крайней мере, мне знакомых. А догадки, даже если они исходят от историков, не в счёт. Почти ничего подтверждающего замысел книги я не извлёк и из встреч с белогвардейскими родственниками . Более того, сам мой подход не был ни принят, ни тем более ими поддержан. Так тема книги оказалась закрытой. Увы
Жертвенность дедов мешает самоидентификации внуков.
Поэтому отношение к Москве ещё не устоялось . Это высказывание одного из собеседников наиболее ёмко характеризует услышанное в Париже. При этом мои парижские искания существенно дополнили представления о событиях 100-летней давности. Для начала я хочу поблагодарить тех, кто согласился со мной встретиться. Это – князь Дмитрий Шаховской (спасибо за посредничество недавно оставившему нас представителю в России Объединения членов рода Романовых Ивану Арцишевскому), упомянутый Александр Колчак-внук, прямые и отдалённые родственники генералов Дроздовского, Кутепова, Маркова, Барковского Этот список можно продолжить, но отношения между потомками бывших сплошь и рядом нетерпимые. Прямо с порога мне адресовали вопрос: кто рекомендовал мне того или иного собеседника, кому и с каким вопросом я намерен позвонить ещё?
Я же не исключаю, что к кому-то ещё обращусь или посоветую обратиться. По этой причине обойдусь без полного списка, а также именных ссылок на чьи-либо суждения.
Обойду вниманием и характерные телефонные разговоры, которые обрывались после моего чистосердечного признания: да, я был членом КПСС и дослужился до полковника. По моральным причинам не назову и французских историков власовского происхождения или провласовского толка. Кстати, целый ряд выходцев из бывшего СССР, в частности, находящихся в составе иностранного легиона, дорожат знакомством с эмигрантами: посещают, по меньшей мере, чаепития после православных праздников, расспрашивают об истории. Это, конечно, деталь, но именно эти выходцы оказались наиболее независимыми, поэтому полезными для меня посредниками в поиске новых имён-источников. Впрочем, спасибо всем, кто помог мне составить впечатление не только о вчерашнем, но и сегодняшнем дне.
Картина представляется пёстрой и двусмысленной. Прибегну к формуле – с одной стороны, с другой По общему впечатлению, почти никто, по крайнем мере, из моих собеседников не забыл об отеческих гробах . Не забыл, несмотря на нерусские фамилии (реже – имена), не только акцент, но и примесь французских слов. Память сохранила трогательные реплики: Послушайте, как внук говорит по-русски. Мы его в воскресную (православную) школу с 5 лет возим – 70 километров в одну сторону
Кстати, о русском языке. В парижском обиходе он отличается от привычного нам некоторыми лексическими и экспрессивными особенностями: стояли дождливые погоды , глупоразмётанные силы , одночревый полубрат , отработники (временные рабочие), нечестие Или нередкое восклицание без видимой смысловой нагрузки, типа: да, но это – Париж! Вообще говоря, академически образованные собеседники особо подчёркивали значение для себя русского языка: русский и с оговорками польский – единственные славянские языки, достигшие высокого уровня развития. Это подтверждается разнообразием причастных-деепричастных конструкций Впрочем, в эмигрантской среде бытуют и шутки, так сказать, на тему двуязычия. Так, популярная в Париже торговая сеть monop (то есть, Моноп ) именуется исключительно как топор .
В блокноте остались и мои пометки, сделанные по ходу бесед: когда говорим о дореволюционном прошлом, представители аристократических семей более философичны и, так сказать, сухо историчны – пусть и надменны. А начиная с революции, возникает впечатление, что и Колчака расстреляли вчера и на их глазах
Записал я и несколько пословиц, тоже непривычных, но примечательных: мать и в белой, и красной юбке всё же мать , воробей, родившийся даже в конюшне, всё равно не станет жеребёнком Правда, несколько надоедали однотипные исторические анекдоты: возвращенец (в 1920-30 гг.) обещал фотографией рассказать, как его приняла советская власть: Если стою, значит, хорошо, если сижу – плохо . Прислал фотографию, а он – лежит! Далее – приглашение посмеяться.
Здесь же – не забытые, прежде всего, эмигрантские подробности жизненного пути бывших : …три года носил туши на скотобойне. А ведь – полковник гвардии!.. (почему работал грузчиком, а не таксистом, например – позже). Историю Гражданской войны многие знают, но, повторю, почти всегда со своей позиции: белые побеждали, но за большевиками стоял сначала кайзер, потом – Лондон
Показывали семейные архивы. Самое удивительное то, что Родине они, по-видимому, не интересны: …помню, давным-давно приезжал один ваш поэт, интересовался. С фамилией, кажется, Преображенский . – Может, Рождественский? – Да, да, Рождественский Съездите в Ниццу – там был самый большой архив – выпускников Царскосельского лицея. Правда, что с ним сейчас, не знаю. Старики-то ушли
В подтверждение связей с Россией вспоминали тех, кто уже в последние годы обзавёлся в ней квартирами (но пока не переехал!). Объяснение типовое: исламский фактор . Из-за чего Париж – toujours est sous les sirenеs de la police (всё время под полицейскими сиренами) . Поэтому: раз тётя Хая съехала с Батиньоля, значит, совсем беда!
Некоторые потомки в своём узком кругу иногда посещают русские кафе . Чаще – A la ville de Petrograd – В городе Петрограде . Оно расположено напротив храма Александра Невского и поражает почти станционной убогостью (как там выступал Эдуард Хиль?).
А далее – с обещанной другой стороны: бескомпромиссное неприятие советской власти в различной степени распространяется и на сегодняшнюю Россию (вновь повторим, какое там примирение!) Но дальше мелочей разговор не шёл: как мог Маклаков (посол при временном правительстве) прийти на приём к советскому послу в 1946 году?! , зачем посол Орлов (в 2008-17 гг.) пригласил нас (в то же посольство) под барэльеф вашего (далее – полуприличное прозвище Ленина)? Его считают главным идеологом русской вандеи – якобы, для этого он даже работал в лондонской библиотеке: других соображений на этот счёт мои парижане не привели. Правда, главными практиками красного террора они считают Землячку, Белу Куна и Фрунзе. Знаете, что сказала Татьяна Маррэт (известная экскурсовод по русскому кладбищу в Сент-Женевьев-де-Буа) вашему Путину (в 2000 году)? – Покайтесь!
За философской паузой тут же следует очередной анекдот, поясняющий отношение к любым левым: Если вам нравятся социалисты, воспользуйтесь медицинским полисом, если вы любите коммунистов – неотложную психиатрическую помощь получите без предъявления документов . И снова – приглашающий смех
Но переход от смеха и даже жёстких суждений к сопониманию всё же не исключён. Так, близкая родственница генерала Барковского, проводившая экскурсию по Сент-Женевьев-де-Буа, подвела меня к одному из самых эмоциональных памятников белогвардейцам – мемориалу дроздовцам. Через паузу она поинтересовалась моим впечатлением-настроением. Я ответил, что, если бы был в военной форме, то отдал бы честь. С этого момента наши отношения заметно потеплели.
Кстати, именно в её архиве я нашёл любопытный документ, подтверждающий не столь однозначное отношение ставших уже революционными солдат к золотопогонникам . Его я воспроизвожу с разрешения хранительницы. В оригинальной редакции: Удостоверение № 911 Дано сие от Исполнительного комитета 75-ой пехотной дивизией бывшему командиру бригады и командующему 75-ой пехотной дивизией солдату Георгию Барковскому в том что он за время своей службы в дивизии ни в каких контр – революционных выступлениях замечен не был и в своих действиях всегда был лойялен и благо желателен к солдатам, что подписями с приложением печати и удостоверяется. (Подпись) 13.1.1918 . Конечно, гражданская война была ещё впереди. Но может, мы действительно не всё знаем?
Примечательно, что тема участия офицеров-эмигрантов в гражданской войне в Испании в 1936 году была также отклонена. То есть, об их участии на стороне Франко что-то слышали. А о белогвардейцах-республиканцах (о которых я ранее узнал от белградских эмигрантов) говорить категорически отказывались.
Могли ли они победить?
Оказывается, всем поколениям эмигрантов присущи многочисленные расколы, отсюда и взаимное недоверие потомков. Они берут начало как в гражданской (даже германской) войне, так и дальнейших жизненных перипетиях. Общее место – разделение на монархистов и немонархистов (тех же кадетов и не вполне понятных республиканцев ), на приверженцев того или иного дома Романовых – сторонников великого князя Николая Николаевича (таксистами и на прочих чистых должностях работали, якобы, по его протекции) и его конкурентов, на настоящих галлиполийцев и остальных – более везучих . Наконец, на французских и прочих эмигрантов. Даже на приверженцев двух конкурирующих литературных подходов – Набокова (который не скучал по родине ) и Зайцева.
Скажу больше: пресловутый классовый раскол распространился и на послереволюционных эмигрантов. По воспоминаниям их потомков, большая часть белогвардейцев была представлена выходцами из низовых сословий – не выше мещан и разночинцев. Поэтому их мало что связывало с высокоблагородиями , тем более, теми, кто ещё выше. Более того, немалая часть эмигрантов из армейской среды в Гражданской войне по сути не участвовала, уехала из России в начале 1918 года.
Даже лидеров Белого движения их потомки оценивают часто с разнесённых сторон: настоящие (такие, как, скажем, погибшие Дроздовский и Марков) и мемуарные , многие из которых работали на красных (здесь – разнобой с конспирологическими предположениями родом из Гражданской войны). Некоторые гипотезы-суждения отдают примитивом: Гражданская война началась с ареста Корниловым государыни или Деникин занимался не армией, а своей женой, а Колчак – любовницей . Мой блокнот испещрён и другими частностями, не вызывающими ничего, кроме недоумения…
Но надо признать: настоящие белогвардейцы не приемлют коллаборационистов ( княгиня Шереметева сначала работала во французском МИДе, потом – у Риббентропа /утверждение не проверено/), а также власовцев , которые неправдиво приравнивают себя к послереволюционным эмигрантам. Во Франции их, как оказалось, осело немало. И их ненависть к Москве по сей день – животная (примеры обойду, но послевкусие приведу в постскриптуме). Правда, из разговора с их потомками запомнилось: То, что вернули Крым, это правильно . (Впрочем, и другие собеседники были явно не на стороне Киева, тем более, прошлых и нынешних бандеровцев. А вот множащиеся – на изгородях православных церквей – предложения на суржике, типа Можу мыти полы , в Париже уже примелькались.)
Не знаю, какой бы вывод сделали вы. Но меня раньше, пожалуй, ничто так не убеждало в исторической предопределённости того, что произошло 100 лет назад. И ещё: на память приходят слова генерала Брусилова, перешедшего, как известно, на сторону красных: Эти (белые) генералы победить (в гражданской войне) не могли
Нет, до примирения пока далеко. А может, его не будет совсем: уйдут те, кто что-то помнит из первых уст, а четвёртое-пятое поколения будут вспоминать свои корни по лекалам, сложившимся к их зрелому возрасту. Тем более что самые мудрые из моих собеседников предупреждали о меморициде – преднамеренном размывании памяти.
Грустно
* * *
Конечно же, человек, его мысли и переживания куда интересней любого исследования. Но не уйти от вопроса: почему примирение между красными и белыми до сих пор не состоялось? Более того – а нам-то зачем оно нужно? Что связывает события 100-летней давности с современностью? Ответ может быть таким: в нынешний, трудный для страны период обостряющегося идеологического и политического одиночества государству и обществу необходимо консолидировать все патриотические силы, в том числе, в ближнем и дальнем зарубежье. Из нашего обихода постепенно исчезает такое понятие, как герой Гражданской войны . Правильней говорить о трагедии гражданской войны: когда дерутся два сына, Родине-матери не остаётся ничего, кроме как молиться за обоих. Тем более что лозунги За Веру, Царя и Отечество! и За Россию, за свободу до конца! имеют одну и ту же основу.
P.S. Так получилось, что мой неоправданно затянувшийся разговор с историками- власовцами предшествовал, так сказать, плановому посещению кладбища Пэр Лашез. Именно под впечатлением от услышанного мне захотелось непременно побывать у стены, где были расстреляны последние коммунары. Почтить память. Долгий – уже в глубоких сумерках – поиск с многочисленными переспрашиваниями , наконец, привёл к цели, 76-му участку
Сделал со вспышкой несколько снимков у неприметной таблички (где-то 80х40) Aux Morts au Commune 21-27 mai 1871 (Погибшим в Коммуну). Собрался было на выход, но, несмотря на сгущающуюся темноту, жена заметила, что чуть поодаль кто-то стоит. Кажется, в наушниках. Не просто стоит, а как будто что-то шепчет. Я подошёл к вполне респектабельному мужчине средних лет: Вы поёте? – Да, месье – А что? – l Internationale, Monsieur …
Борис Подопригора
