В коридорах власти меня преследуют какие-тo напасти. То из Таврического дворца в милицию хотят сдать, то из Смольного в больницу отправить.
Пригласили меня недавно на второй Экономический форум. Пригласили явно по недоразумению, потому что я в экономике разбираюсь, как верблюд в парламентских дебатах; умею только плеваться на манер Жириновского.
Ну, пришёл я по Шпалерной к Таврическому на своих двоих, а напротив дворца протестанты стоят с транспарантами и флагами, с красными в основном.
Раньше их “краснопузыми” называли, а теперь “голопузыми” зовут или “отработанным паром”, по выражению одного премьера, так как собрались в основном пенсионеры. Надписи на транспарантах ядовитые; например: “Банкиры, ваши “круглые столы” в Лефортово”. “Господа, спасибо Вам за ограбленную Россию!”. И ещё: “Демократия по-россиянски – это еврейская власть прежде всего, плюс волчеризация всей страны”. Запомнил ещё и такую: “Козла Березовского запустили в огород СНГ”. Ну и в огород Думы слова разные безобразные показывали. Я хотел их записать, да тут стали съезжаться гости экономического совета. Пошёл и я бочком за ограду Таврического дворца. А народу за огорадой видимо-невидимо. И все с какими-то бирками на пиджаках. У меня тоже дома бирка есть, со словом “пресса”, да за такое слово теперь, случается, бьют, и не всегда зря.
Стал я рассматривать бирки у других и вижу только первое слово “участник”, а мельче ничего не вижу. Нацепил тогда очки, потому что один глаз у меня потух от недоедания, но с виду-то я нормальный, и даже упитанный с виду. Пиджак на мне полугангстерский модный – у богатого приятеля одолжил. Штаны гэдзэровские ещё, прочные, ботинки югошлепские – так теперь Югославию зовут, которую все время по разным местам шлёпают, за то, что она хвостом не виляет веред разными догами и бульдогами. Ну, нацепил я очки и вижу одного своего знакомого замполита капитана второго ранга в гражданском. Спрашиваю:
– Чего ты переоделся? В форме ты лучше выглядишь… – и рассматриваю его бирку.
Он по-английски залопотал, заулыбался, тычет в свою бирку. Я понял, что промахнулся, говорю, извините, извините, английский подзабыл, давно учился…
Тут совсем дурдом начался; ещё один кронштадтский идёт, на этот раз капитан первого ранга в форме, похожий на поэта Борю Орлова. Я за ним крадусь, а окликать боюсь. Вдруг он оборачивается, подаёт мне руку, спрашивает, где наши. Опять же непонятно, кто наши… Думаю, Боря в форме тут всех красивее. А оказывается эти с бирками за участие в форуме по тысяче долларов заплатили, и все они руководители: сенаторы, губернаторы, банкиры, политические факиры, меценаты, филантропы, цвет России и Европы; весь бомонд.
Тут все начали проталкиваться к проходу во дворец. А там в вестибюле такие ворота стоят, вроде виселиц с перекладинами… их несколько штук. А караул в Таврическом ещё со времен матроса Железняка стоял – такой суровый придирчивый. Да и попробуй отфильтруй две с половиной тысячи народа. Впереди меня какой-то мужик стоял, говорит:
– Я член правительства…
А охранник спрашивает:
– Какого?
Тот удостоверение ему под нос суёт. Охранник говорит:
– В сторону, в другие ворота; там ваш список.
Меня почему-то сразу пропустил. Видит, что лицо у меня открытое, честное, таких лиц теперь в России мало осталось. Или автомат отметил, что в карманах у меня дав-но ничего не звенит. А тех, у которых звенит, выворачивать карманы заставляют. Борю тоже в другие ворота послали, потом вообще куда-то в сторону увели. Я дождался, спрашиваю:
– Чего они тебя так?
Он говорит:
– Портфель ошмонали, все бумаги прощупали.
Я думаю, правильно сделали. А то однажды у одного, тоже полковника по фамилии Шауленбург, портфель не проверили, так все знают, что из этого получилось…
Нашли мы с Орловым два места в центре зала. Я головой верчу, думаю, Боже мой, куда я попал! И зачем меня сюда пустили? Прошу Орлова показать мне, кто тут кто. Он говорит:
– Зачем они тебе? Ты лучше смотри, где наши. Должны же сидеть где-то двести человек? – А наши – это участники пленума Союза писателей России. Думаю, наивный ты человек. Кто же их сюда повезёт? Многие пообносились, многие обнищали. Некоторые на бомжей стали похожи. Да и политесу никакого не знают. Нас-то сюда пустили по недоразумению.
Стал я смотреть на сцену. А сцена, как и зал в Таврическом, устроена амфитеатром. Сверху стоят флаги СНГ. В центре Егор Строев с нашими отцами родными – губернаторами Петербуржским и Ленинградским. Ниже – более дальняя родня. Слева в ложе, если прямо на сцену смотреть, – Председатель Совета министров. Затем глава Думы и прочие российские администраторы. Справа президенты отвальных республик. Я их всех не знаю. Одного Лукашенко по усам славянским заприметил. Открыл Форум глава верхней палаты. Затем другие главы стали выступать. Я ушёл во время выступления юного премьера. Чего его слушать. Он ещё не успел ничего натворить. Его и назначили-то с пьяных глаз. Пошёл я бродить по историческим коридорам. Кто только не бродил по ним. И Екатерина вторая с князем Потёмкиным-Таврическим. Где она теперь эта Таврида? И матрос Железняк со своим уставшим караулом, разогнавший последний гласный орган в России – “Учредительное собрание”. Именно в этом здании.
Надо будет посмотреть послезавтра в Кронштадте, где будет проходить очередной день пленума, уцелел ли ему памятник в одной из школ. И не по этой ли причине не приехал на форум главный демократ в отличье от матроса Железняка, разогнавшего последний гласный орган в России, расстрелявший из пушек первый гласный орган новой России. Почему-то очень быстро нашёл буфет – их тут несколько. Цены тут умеренные. Куда ниже нынешних гниль-баров и разных первобытных шаверм. Первые блюда не дороже 6 рублей, вторые не дороже 4 рублей.
Вернулся в зал из-за грохота аплодисментов. Оказывается, выступал Лукашенко. Повторять его речь нет смысла. Она опубликована. Лукашенко я уважаю за то, что он не поливает грязью Россию в отличье от остальных отколовшихся президентов и диссидентов. Последние особенно отвратительны. Дело даже не в том, что я русский и для меня Россия – Родина, т.е. мать, а поливать грязью мать если даже она “убогая и бессильная”, занятие неблагодарное и, прямо скажем, подлое. Вот за это нас перестали уважать иностранцы. Раньше не уважали, но боялись. Теперь не боятся, не уважают и презирают. Особенно за то, что мы глумимся над родиной-матерью и бывшим суровым отцом из четырёх букв – СССР. А это из трёх букв СНГ- непонятно даже, что. Какое-то бесплодное ОНО. Пока бесплодное. Говорят, на этом форуме будут заключены больше сделки. Что-то я в этом сомневаюсь. Дело идёт к какому-то краху. Судя по тому, как лихорадочно президент меняет премьеров. Кстати, иностранец, которого я принял за знакомого замполита, оказался заместителем генерального секретаря ООН и тоже держал речь на незнакомом языке, а на каком, я даже не понял, потому что на меня в тот момент свалилась первая напасть.
Подходит ко мне человек спортивного вида, вроде генерала Лебедя, и шепчет тихим не лебединским голосом:
– Вы заняли моё место, – а я сел не на своё место, так как, пока я гулял, моё место рядом с Борисом Орловым заняли.
Я шепчу в ответ:
– Тут не кинотеатр, места не нумерованы, было свободное место – я сел.
Он продолжает долдонить уже громче:
– Я знаю, что тут не кинотеатр, я отлучился на минуту, оставил на этом месте кейс.
Ничего себе думаю – минута… Я сижу минут десять. Видно, он отлучался в буфет. Там время летит быстро. Заглянул себе под ноги, под кресло. Не было никакого кейса, было пустое кресло. Тогда он говорит уже грозным лебединым голосом:
– Где мой кейс? Там у меня документы!
– Не было никакого кейса! Поймите вы, в Таврический дворец кейсы воровать не приходят…
– Тогда я вызываю коменданта, – грозит он мне и стоит возле моего кресла, такой дылда. И действительно достаёт из кармана телефон размером в его пол-ладошки.
– Вызывайте, – говорю, – не боюсь я вашего коменданта. Я ничего не совершал. – Я действительно ничего не боюсь. Жить мне осталось полтора понедельника, да и жить в ельцинской России противно. Так что мне начальничьи угрозы, что покойнику морозы, я от них только крепну. Тут на нас зашикали:
– Прекратите шуметь, не мешайте слушать! – Будто все иностранный язык понимают…
Сзади нас, ряда за три кричат:
– Миша, иди к нам, вот твой кейс, мы для тебя место держим…
Отцепился он от меня, пошёл вверх, кулак кому-то показывает. Вскоре объявили перерыв, в холлах началась толкотня, я с Гаврилой Поповым нос к носу столкнулся. Мы с ним чуть не обнялись сдуру. Я у него немного работал на даче во Внуково. Ходил к одной официантке из дома творчества в Переделкино. Это рядом. Они соседи. Фазиль Искандер на литфондовской даче там пристроился. Он знает эту историю. Как бы рассказ не написал. Она смешная, в его стиле. Гаврила обрюзг, обвис, от набежавших репортёров отмахнулся. Пообещал в гостинице дать интервью.
– Сейчас, – говорит, – я себя неважно чувствую.
А кругом интервью берут: маленький жизнерадостный Шойгу отвечает на вопросы весело, хотя делом занимается отнюдь не весёлым. Рядом Дубинин, окружённый репортёрами. Фамилию свою он вполне оправдывает. Высокий, могучий, с дремучей бородой, но голова у него не дубовая. На вопросы отвечает чётко, ясно оглядывая народ с высоты. И вид у него куда моложе, чем с экрана телевизора. Репортёры толкаются, щёлкают аппаратами…
Вдруг меня в плечо тоже кто-то толкнул. Смотрю, дядька с папкой под мышкой вместе с Селезнёвым куда-то пробираются. Вид у меня, вероятно, был ошарашенный, как у живого кролика, попавшего на пушной аукцион. Селезнёв засмеялся, взглянув на меня. Я двинул за ними следом. Интересно походить, последить за председателем Думы. Когда ещё мне такой случай представится. В Думу меня наверняка не изберут, да и эту-то могут разогнать. У нас всякое случается. Космонавт Герман Титов в редакции одной питерской газеты рассказывал:
– Уезжая из Таманской дивизии, в которую был приглашен, я им сказал, хорошие вы ребята, но когда в следующий раз будете стрелять по парламенту, мой кабинет на пятнадцатом этаже, цельтесь ниже.
Не думаю, что Титов знал, рассказывая это, что главный редактор данной газеты одобрял расстрел парламента. А он одобрял, я помню. Я тогда носил по редакциям “Оду московским козлам и российским баранам”, которую написал сразу после расстрела парламента. Тогда многие журналисты и писатели-демократы одобряли такую политику. Одобряли и многие иностранцы, и наши политиканы “этостранцы”. Говорили, а что ему оставалось делать…
– Да ничего не делать, – отвечал я этим любителям экстрима. – Просто согласиться на совместные перевыборы, как того требовала Дума, и он бы всех переиграл.
Дума тогда была дискредитирована, растоптана нашими жизнерадостными СМИ, а у президента авторитет был высокий. Он бы победил неотвратимо, но он не захотел рисковать. Он захотел пострелять, характер показать, крови полизать. Теперь сколько бы он красный пиджак не сбрасывал, кровавые пятна всегда будут выступать. Не у всех память короткая. Я как вспомню этих пострелянных подростков в голову и в шею, не могу без отвращения думать об этих стреляльщиках и одобряльщиках. И “Оду” мою никто не напечатал. Ни праведные демократы, ни набыченные патриоты. Редакторы говорили гласность гласностью, а опасность опасностью. Вот какие мысли-воспоминания родились в моей голове, когда я шагал за двумя думскими деятелями, пока они не нырнули в какую-то комнату, у дверей которой стояло двое баскетболистов в чёрных костюмах при бабочках. Вопросов к этим ребятам у меня не было, и я пошёл гулять сам по себе. Заглядывал в разные представительства: в белорусские, в азербайджанские… даже во двор через коридор вышел. Пощупал зачем-то крепко ли закрыты наружные ворота… оказалось крепко. Потом попал каким-то образом в курительную комнату – предбанник туалета. А там стоит курит приставала, похожий на генерала Лебедя. Меня сразу узнал. Шагнул ко мне:
– Простите, – говорит, – меня Бога ради, эти мудаки меня подставили…
Я спрашиваю:
– А кто эти, пардон, шутники?
– Мои коллеги, – отвечает, ещё раз извинился, заспешил куда-то.
Ко мне приблизился участник в пиджаке долларов за четыреста. Бирку разглядеть уже не могу, разболелся глаз от резких впечатлений.
– Вы, – говорит, – что, Мишу знаете?
– Знаю немного, выговор ему сделал за халатное отношение к документам.
Он насторожился, помолчал немного, поясняет после паузы:
– Вообще-то он работник толковый. Я работал под его руководством некоторое время.
– Скажите, – перебиваю его я, – как отличить губернатора от остальных участников?
– Вам какой губернатор нужен конкретно?
– Вологодский, – говорю, – у меня к нему дело.
– Позгалев, что ли? Должен быть здесь. У него с Яковлевым соглашение есть, открывать фирменные вологодские магазины в Петербурге. Тоже ему хотите выговор сделать?
– Возможно, – соглашаюсь. – Старого-то губернатора Подгорного я знал. Он теперь в Москве кантуется, уже года два, в “Матросской тишине”. И смотрю на него одним глазом. Второй у меня автоматически прищуривается при утомлении. Мой собеседник достал вторую сигарету. Стоим, дымим; я продолжаю разглагольствовать: – Вот в прессе кричат, больших чиновников у нас не судят… Судят – как видите. Главное не чин в таком деле, главное почин… – Собеседник бросил сигарету в урну.
– Извините, – говорит, – мне надо идти. Желаю вам успехов на вашем поприще… – Так и не объяснил, как отличать губернаторов от остальных участников.
Тут ко мне приблизился еще один без всяких знаков различья. Просто в строгом костюме. Поясняет по-тихому, как отличать губернаторов от всяких прочих тут болтающихся. Ну, например, от банкиров или от президентов…
– У них, – говорит, – флажки на груди трехцветные. Носят флажки и замы. Но здесь не тот состав. Егор Строев знает всех губернаторов в лицо.
Вдруг в предбанник вошёл Лукашенко; прошел транзитом, вернулся быстро, моет руки… Его поздравляют с дельной речью из всех углов. Тут и я встрял, заявив, что ничего особенного в выступлении Лукашенко не было. Просто белорусы – те же русские, только со знаком качества. Отсюда и мозговые центры у них чище и проценты выше. Он меня услышал, посмотрел внимательно, по-моему, хотел пожать мне руку, да вспомнил, что в таких местах рук не жмут.
Фокус моей реплики заключался вот в чем. Лукашенко в своей речи сказал, что в Белоруссии прирост в экономике составил двенадцать процентов. Международные эксперты этот процент подтверждают. А нашим крыть нечем. Наш прирост ноль целых сколько-то там десятых – никто подтвердить не может. За это ему и аплодировали. Предбанник после ухода Лукашенко опустел. Я хорошо чувствую себя в курилках, но и мне надо было уходить. Поджимало время. Вскоре открывался пленум Союза писателей России в Смольном. А пока в Таврическом в коридорах, в холлах толпились большие люди. За ними гонялись репортёры, нацеливались камерами телеоператоры. Особенно старались эти – из светской хроники.
Демонстранты, стоявшие напротив Таврического, ушли. Им бы сейчас стоять со своими гневными плакатами, когда вся эта сытая, благодушная публика высыпала на улицу и прогуливалась за оградой дворца, обмениваясь впечатлениями, улыбками, рукопожатиями. Но всё у нас делается по-му-дацки, даже протесты, как выразился губернатор, пытавшийся согнать меня со своего места. Я уже знал, что это губернатор, знал даже какой области, но он меня теперь не интересовал. Меня интересовало, куда делся Борис Орлов, и успеваю ли я на открытие писательского пленума. У меня была сломана нога, перелом заживал, я перетягивал его специальным бинтом, ходить пешком мне не рекомендовалось. Я клял себя, что не остановил машину куда-то помчавшегося по моему направлению Бориса Березовского. То есть вдоль по Шпалерной. Кстати, он тоже сидел в президиуме, за спинами президентов, прикрывшись белорусским флагом. Скромняга оказался парень. Я тоже был скромняга. Пошел пешком, в конце концов, всё по той же Шпалерной. Взять такси теперь дело несбыточное для простого гражданина. Это транспорт больших господ.
Конечно, я не мог отделаться от впечатлений, полученных на форуме. Нужно было привести мысли в порядок. А то они у меня скакали и зашкаливали, как у тех новых русских, про которых я слышал в предбаннике. Эти новые русские в ресторане обсуждали очередную аферу. Перспективу перед собой открыли головокружительную:
– Если так дело пойдёт, – говорил один, – мы с тобой всю Россию обворуем…
– А потом и всю планету, – подтверждал другой, – голой в космос пустим…
Николай Шадрунов