Елена МАРЧЕНКО
* * *
Я в твой солнечный город
шагну из вокзала,
В этом городе все мне
как будто знакомо –
Я во сне сотни раз до тебя доезжала…
А на деле – в углу чемодан запыленный.
Я четырежды в год собираюсь в дорогу,
Каждый раз остаюсь,
свою робость прощая.
Жизнь проходит.
Но ты не суди меня строго –
Ты в мой город
и сам лишь во сне приезжаешь.
* * *
Навсегда останется: маленькой
в выходные в парке под вязами
папа мне воздушные шарики
на запястье ниткой привязывал.
Папы нет – есть непоправимое,
я давно не ношу сандалики,
навсегда ко мне нитью незримою
привязались два легких шарика.
Узелки получились прочные:
знаю точно, когда стану старенькой,
в парке будет мой сын своей дочери
на запястье привязывать шарики.
* * *
Было как в детстве
радостно и тревожно,
Плыли кабинки по кругу
в небесный свет,
Думала посмотреть,
как поселок ожил,
Снова людьми переполнившись
по весне.
Думала посмотреть,
как солнце садится,
По облакам опускаясь к вершинам гор,
Вверх поднимали кабинки
сильные спицы,
Я же смотрела лишь на тебя одного.
Как мне спастись от этого наваждения?
Что же со мною ты сделала, карусель?
Дали билет на колесо обозрения,
А прокатили на чертовом колесе.
* * *
Снова ошиблась. Помню,
что жизнь не экзамен,
Жаль, что синдром отличницы
не излечить.
Если бы знать,
что в итоге случится с нами,
Я предпочла бы этот урок не учить.
Взрослым задачник не выдают на пробу
Собственных сил, нет правил,
чтоб зазубрить.
Все, что с тобой происходит, –
собственный опыт,
Все, что потом остается, –
с прожитым жить.
В школе ошибки казались
чем-то ужасным,
Знать бы тогда, что однажды
в какой-то день
Я посчитаю детские страхи
напрасными –
В жизни у взрослых ошибки
куда страшней.
* * *
Качается тишина
На мягких еловых лапах,
Игольчатое окно
Распахнуто в небеса.
Березовая стена
Уже пожелтела. Запах
У леса такой грибной,
Что хочется рассказать,
Как дышится мне легко
Сентябрьским светлым утром
И в солнечный листопад.
Как радостен каждый шаг.
В просветы меж облаков
Гляжу с ощущеньем будто
Способна меня поднять
Душа.
* * *
В осенний вечер холод льется,
А в золотых квадратах окон
Тепло, уют, семейный ужин
И нет причин задернуть шторы.
И я стою, смотрю на окна,
Что так теплы в соседнем доме,
И понимаю, как же сильно
Хочу, чтоб свет горел в моем.
* * *
Было время – еще до стола не достать,
Брал отец к себе на колени,
Мясорубка, тесто, в муке доска –
Всей семьей лепили пельмени.
И потом в студенческом городке,
Между сессий и приключений,
Привозили родители вдруг пакет
Самых вкусных домашних пельменей.
… День рабочий окончен, иду домой
Среди зданий, бросающих тени,
План на ужин сегодня опять простой –
Покупать и варить пельмени –
В нем не грусть по студенческой суете,
Не следы холостяцкой лени,
В нем печаль оттого, что нет рядом тех,
С кем бы сесть и лепить пельмени.
* * *
Сколько шепотов снежных
сменяли ручьев голоса,
Сколько раз летний жар вызревал семенами полыни…
Мы могли бы и дом построить,
и вырастить сад –
Все могли, но прожитые вместе года получились пустыми.
Мы глядим на дома –
те, где зелень и цвет садов, –
В них другие растят деревья,
детей и внуков.
Если вырастить сад
до сих пор ты со мной не готов,
Не держи мою руку.
Александр КУДРЯВЦЕВ
* * *
Когда перед рассветом над тайгой
я наблюдаю дымку розоватую,
становится досадно оттого,
что с детства не обучен рисованию.
Сейчас бы сесть спокойно и тайгу
запечатлеть мазками аккуратными,
а вынужден всё время на бегу
рассветы щёлкать фотоаппаратами.
Тайга как жизнь. Она пройти грозит
неузнанной в погоне за рассветами.
А ты возьмись её изобразить,
тогда и разглядишь как следует.
* * *
Если встать на распутье широком,
если ухо к асфальту прижать,
станет слышно, как шепчет дорога:
“Уезжай, дорогой, уезжай.
Перестань о красавицах бредить.
Хватит прятать в подкладку рубли.
Здесь тебе ни богатства не светит,
ни большой и прекрасной любви.
И не надо в пивных ошиваться,
и не надо себя утешать.
Тебе некого здесь дожидаться.
Уезжай, дорогой. Уезжай
с невозвратным билетом в кармане,
ничего не сказав никому.
Так враги тебя вряд ли поймают,
и друзья тебя вряд ли поймут”.
* * *
В шесть лет я был буян и скандалист.
А ты чуть что – к моей бежала маме.
С тобой мы так отчаянно дрались,
что взрослые нас еле разнимали.
Никто бы не поверил из ребят,
приятелей утраченного детства,
что я однажды полюблю тебя,
девчонка из соседнего подъезда.
И самому мне верится с трудом,
что стали мы с тобой почти родными.
Я беспокоюсь только об одном:
а вдруг опять нас кто-нибудь разнимет?
* * *
Когда я был довольно молод,
силён, розовощёк,
был у меня к груди приколот
загадочный значок.
Возможно, был на нём рисунок,
возможно – триколор.
Не помню. Я его спросонок
на куртку приколол.
И я не вспомню по заказу
его материал.
Я приколол его и сразу
случайно потерял.
Одной тогда не знал я вещи
(зато узнал теперь):
что он с годами станет меньшей
из всех моих потерь.
* * *
Проводницы, подскажите мне,
долго ли ещё? Полвека? Век ли
в поездах катиться по стране,
города сшибая словно кегли?
Сколько ни противился тоске,
сколько ни травил в себе туриста,
ни в одном уездном городке
я не смог надолго притулиться.
Все мои ровесники давно
семьи завели, купили дачи.
Радуюсь за них, но всё равно
очагу домашнему артачусь.
Мне свобода больно дорога.
Я дорогой вскормлен и испытан.
Мне нетрудно “к чёрту на рога”,
мне труднее примириться с бытом.
Я боюсь, что в недалёком дне,
от кочевья ощутив усталость,
я сойду в случайном городке
и останусь.
Навсегда останусь.
* * *
Хочу в политехническом учиться
на инженера человеческой души,
переводить чужие чувства в числа,
носить под мышкой чертежи.
Передо мной задача не из лёгких,
тут мало хорошо соображать.
Потребует высоких технологий
морально устаревшая душа.
Её не перечертишь под копирку,
не подберёшь деталей типовых.
Здесь каждое решение в новинку.
Ленивый ум к такому не привык.
Мне главное не отступить, не струсить,
не разменять на мелочи мечту.
Кто знает,
сколько значимых конструкций
я для души тогда изобрету.
Диана ЛУГИНИНА
* * *
Да ничего, что будни – в крошево.
Как говорится, не впервой.
Лежу, как одуванчик скошена,
упав в подушку головой.
Пускай по-жёлтому наивная,
но я – живучая трава.
Еще взойду. Хотя обидно мне,
что срезал, а не оборвал.
Мол, не цветок – сорняк, напрасная,
и стебелек внутри пустой.
А я всегда была лекарственной.
И мне не стыдно быть простой.
* * *
Я консервирую момент.
Пишу – закатываю банки.
Быть может, на десяток лет,
а может, от давленья бахнет
уже к утру. Признаться, мне
не привыкать мести осколки.
Страшнее – раздавать семье
свои закатки с книжной полки:
им не по вкусу, может быть,
ингредиент, дающий горечь.
Пишу не для того, чтоб сбыть –
ассортимент не для застолий:
в былое чувство ложкой влезть,
чтоб смаковать то боль, то радость.
Но с тем делюсь, в ком тоже есть
такая маленькая слабость.
* * *
На мне так много твоей любви.
Хватит, пожалуйста, хватит.
Тяжесть такая, что от земли
взгляда не оторвать мне.
Знаю, что ты не хотел, но в ней
невыносимо душно.
Прыгает сердце. Я в западне.
В литровой банке лягушка.
А прежде легкой была, нагой,
свободной от тяжкой ноши.
Любимый, пожалуйста, брось в огонь
мою лягушачью кожу.
* * *
Ссыпали зерно на расстеленный полог.
Я помню, как ветер кружил шелуху,
пока разрастались пшеничные горы.
Шуршание зерен, вкус пыли во рту.
Мы втайне от деда босыми ногами
тонули, взбираясь по склонам наверх –
то каплей дождя, то лавиной пуская
друг другу за шиворот будущий хлеб.
Мы знали, что дед будет
очень рассержен.
Но нам, бестолковым, за жизнь не постичь
тот трепет, почти что отцовскую
нежность,
с которой пшеницу держал он в горсти.
* * *
Мой пёс опять крушил квартиру,
оставшись с ней наедине.
Из кухни в спальню прокатил он
горшок с цветком. Полы – в земле.
Растенье – в клочья. Я – на грани.
А пёс приветствует, урча.
Мне наплевать на куст герани,
что в доме убираться час
и что не чувствует, похоже,
мой зверь вины за грязь и шум.
Злюсь, потому что мы похожи.
Я точно так же все крушу.
А он в меня упрямый, гордый
и всё, что хочет, может быть, –
бежать. Бежать до хрипа в горле.
А временами – горько выть.
* * *
Не умея ни зла желать,
ни бороться ценой потерь,
я хотела уйти, как мать,
уложившая спать детей.
Дверь прикрыла, под стук часов
шла на цыпочках, но вослед
вдруг раздался тревожный зов,
попросивший оставить свет.
Сердце рвется. Шагну назад.
Сколько раз я ушла почти?
Сколько сказок мне рассказать,
то включать, то гасить ночник?
Я устала идти на плач –
до чего бесконечна ночь.
Ты все-таки взрослый мальчик,
у которого сын и дочь.
* * *
Я брошу все. Вернусь в свои края –
терпеть разлуку станет невозможно.
И встрепенется женщина твоя,
как птица у гнезда, почуяв кошку.
Поверишь ли, что не смогла стерпеть
тоску по белым яблонькам и липам?
Скажи ей, я вернулась не к тебе.
Что ты не знаешь, кто меня окликнул.
Насмешки растрезвонят воробьи,
а голуби мне в спину закурлычат:
– “Вернулась”
– “Не сумела покорить”
Беззлобный щебет – пересвисты птичьи.
Ведь в комнату в три солнечных окна
тихонько тополь мне помашет веткой,
а вечером заглянет тишина,
и лунный свет, и ласточка-соседка.