Евфросиния КАПУСТИНА
Подуставшее лето моргает ресницами трав,
Запылённое небо над Ладогой Старой повисло,
Затаилась прохлада под тенью могучих дубрав.
Календарь не листает застывшие в памяти числа.
Волхов прячет века в бесконечной и чистой воде,
Спят курганы, храня в себе
рукопись древних преданий,
И ковыль, словно бард, кроет песни в седой бороде.
Серым змеем туман уползает в закатные дали.
Купола замирают в лучах уходящей зари,
Уносящей с собою осколки расколотой грусти.
Ветер, тонкими струями трав не касаясь, парит.
Синекрылая вечность в незримые тайны допустит.
Открывается клетка в душе затаённой тоски,
И летит в облака возрождённая верою птица.
Тонкий светлый венок обнимает цветами виски,
И река отражает счастливые тихие лица.
Метроном, словно пульс на запястьях судьбы,
Там часы темноты, заведённые мраком.
И усопших родня не положит в гробы,
Там, где теплится жизнь догорающим маком.
Где художница-смерть завершает штрихи
На картине – заказе из самого ада,
Там по радио в полдень читают стихи
Так, как будто не душит за горло блокада.
Впалой грудью едва уже дышит Нева,
Волны лижут голодной водой парапеты.
С постаментов глядят два измученных льва,
Память пишет ушедших немые портреты.
А по радио в полдень читают стихи,
Под седьмую симфонию. Ветром отпеты.
Невозможно бессмертны, надземны, тихи.
Невесомостью губ неземные поэты.
Гостилицкий парк
Деревья, красуясь, смотрели в озёрную воду –
В зеркальную гладь, отражавшую каждый листок.
Природа бежала навстречу не-новому году,
Как реки смыкают извечные устье-исток.
А небо светилось. Смотрело на серые ливни,
На буйство цветенья, осенне-дорожную грязь.
Хотелось и мне стать немного, хоть малость, наивней –
Чтоб часть его света и в душу мою пролилась.
И я примеряла – пространства, эпохи и лица,
Но всё мне не впору, как будто с чужого плеча.
А время бежало, стремясь в направлении “тридцать”;
И каждый февраль на столе загоралась свеча.
Дороги скрестившись, давили на острые плечи,
Ладони ловили рассветы грядущего дня,
Но каждой весной небо, делая шаг мне навстречу
И падая в озеро, краем задело меня.
Традиции почвенничества
в русской литературе
Копорье
В крепость. Вживаться в русское,
Впитывать старо-древнее.
Тропочки больно узкие.
Знаменным (так распевнее)
Речка журчит-волнуется,
Ставеньки смотрят ликами.
Холодно, да не улица –
Заросли стали дикими.
Вьётся тропинка, кружится –
Кто здесь веками хаживал?
Ветви и стены в кружевце,
Тронешь – схоронит заживо.
Башенки все позаперты,
Пылью в засовах времечко.
Сколько здесь горя запито!
Маленькой робкой девочкой
Я прохожу по крепости.
Свечи в церквушке крошечной.
Теплитесь, свечи, теплитесь!
Тропка кружит, некошена.
Нас хватает.
Выжить. И жить. На всё.
И на всех, конечно же –
даже кошек.
Всё, что в руки падает, мы несём.
Бог о нас заботится.
Он хороший.
Мы хотели строить –
и рубим лес.
Мы его не насмерть, а как у Крузо –
Чтоб живое.
Долгое.
Чтоб воскрес,
Всякий, кто встречается с Иисусом.
Каждый шаг шагает за свой режим.
Обниматься в паузах.
Это мило.
Нас хватает.
Выжить. И даже жить.
Помолись, чтоб надолго.
Чтоб хватило.