Геннадий ЧИСТЯКОВ
Стихи о Родине
Над Россией, над Русью, над Родиной
Реют птицы и дуют ветра,
И раздольно, и пахнет смородиной,
Да прогорклым дымком от костра.
Выйду в поле – травы качаются.
Тишина. Лишь кузнечик звенит.
Так светло и покойно, и чается,
Что Господь нас от бед охранит.
Что иуды до срока повесятся,
Лихоимцев упрячут в острог,
И что бесы, даст Бог, перебесятся,
И что всё утрясётся, даст Бог.
Утрясётся, даст Бог, устаканится –
Всё терпенье и труд перетрут.
Не одни только воры да пьяницы
На земле этой древней живут.
Не жульё, не калики мы жалкие,
И броня ещё вроде крепка.
Будут Минины, будут Пожарские,
Верю – скоро грядут! А пока
А пока – через пень да колодину,
Пить дак пить, а ломать дак ломать!
И обидно, обидно за Родину,
Так обидно за Родину-мать!
В памяти
Дотянуться б, доглядеться
До победной той весны,
Где моё вставало детство
Над пожарищем войны.
На каком-то перегоне
Затерялся этот вид:
Пляшет “русского” в вагоне
Подгулявший инвалид.
Он и дробью, и вприсядку,
Он и бесом, и вьюном
Под случайную трёхрядку,
На дыхании одном.
Он кудрявым чубом машет,
Он подмигивает мне:
– Вот, – мол, – парень, и на нашей
Нынче праздник стороне!
Сбили Гитлера с копыльев,
Раскатали на дрова!
А по воздуху, как крылья, –
Два пустые рукава
Неизвестный
Я лежу много лет.
Я лежу много лет, много зим –
В сорок первом году
Я засыпан тяжёлым снарядом.
И в окопе одном
Где-то рядом мой верный “максим”,
Боевой пулемёт
Похоронен со мной где-то рядом.
Я сквозь глину тянусь,
Чтобы ленту достать в пулемёт.
Сколько лет я тянусь!
Только чувствую больно и тяжко,
Как из левой руки
Прорастает горчайший осот,
А из правой руки
Прорастает сладчайшая кашка.
Красное яблочко
Вот и отмучилась,
вот и не стало соседки.
Окна крест-накрест забиты
простым горбылём.
Только в саду облетевшем
на тоненькой ветке
Красное яблочко
светится жарким углём.
Красное яблочко,
сколько же лет миновало!
Сколько же вёсен
и сколько прошло осеней!
Красное яблочко, помню,
ни много ни мало,
Я после Армии чуть не женился на ней.
Я призывался, была она – гадкий утёнок,
А возвратился, увидел –
хоть падай, хоть стой:
Белая лебедь!
Она всех в округе девчонок,
Как говорится, затмила своей красотой.
В прежние годы
мы были воспитаны строго,
Время растления нас не накрыло ещё.
Но тем не менее,
так и хотелось потрогать
Милые ямочки спелых,
как яблочки, щёк.
Но вот не вышло,
чего-то там не получилось.
Так мы и прожили,
каждый с судьбою своей,
Просто соседями были. И вот – опочила.
Мир её праху и Царство Небесное ей.
Ах, эта старость,
ах эта проклятая старость!
Выйду на улицу, молча гулять побреду
И не замечу,
как с тоненькой ветки сорвалось
Красное яблочко там, у соседки в саду.
Суворов прав
Всё меньше нас, свидетелей войны,
Участников – и вовсе единицы.
Но всё ещё в итог не сведены
Трагические списки и страницы.
И всё ещё на старых рубежах,
Где рвались мины и горели танки,
В родной земле забытые лежат
Солдат непогребённые останки.
Мы виноваты все,
и, может быть, вдвойне,
Что слишком много попусту трезвоним.
Суворов прав:
Тогда конец войне,
Когда последний павший похоронен.
Журавли
Запах снега и запах земли –
Вот и снова весна на планете.
И летят, и летят журавли
Надо мной в голубеющем свете.
Я не знаю – зачем, для чего,
Что там в стае стряслось журавлиной? –
Проплывают они бечевой,
Потеряв ответвление клина.
То ли выследил ночью глухой
На болоте их зверь втихомолку,
То ли в поле охотник лихой
Их увидел и вскинул двустволку.
А быть может, их грозы пожгли,
А быть может, ветра разметали?
Только, помнится мне, журавли
Никогда бечевой не летали.
Не ищите
Наплевать, что неважно я выгляжу,
А про сердце я знаю и сам.
Вот походную палочку вырежу
И отправлюсь бродить по лесам.
Там не воздух – бальзам исцеляющий,
Там зудящих машин не слыхать.
Километров пятнадцать пока ещё
Я свободно смогу отмахать.
А прихватит – залягу в осинниках,
Привалившись к замшелому пню.
Не ищите. Быть может, с мобильника
Я когда-нибудь вам позвоню.
Поэзия
Люблю тебя, поэзия,
За сладость тех минут,
Когда слова, как лезвия,
По сердцу полоснут.
Когда волна гремящая
Прокатится в намёт,
И жалостью щемящею
Дыханье переймёт.
И выжмешься на цыпочки,
И, сам уже не свой,
Взмахнёшь смычком по скрипочке,
Да – в омут головой.
Сверстникам
Корешочки мои да погодочки,
Вот и выбились мы в старики.
Скоро всех нас прокатит на лодочке
Перевозчик с угрюмой реки.
Поредело моё поколение,
Нас поштучно легко перечесть,
И, быть может, мы с вами последние,
Сохранившие совесть и честь.
Мы совсем по-другому воспитаны,
И такими дойдём до конца.
Беды Родины тяжкими плитами
Навалились на наши сердца.
Но, даст Бог, мы ещё поворочаем,
Дожигая запасы души,
И к тому перевозчику в очередь
В одночасье не станем спешить.
Накануне зимы
Вот уже и октябрь
Справил тризну на Русской равнине,
Отгорел и погас,
Обронив золотое перо.
Только стелется пар,
Да в низинах курчавится иней –
Видно, это зима
Запасает уже серебро.
Обгоняя снега,
Пролетит лебедей вереница.
Над озябшей землёй
Так протяжен их слаженный стон,
Что захочется вдруг
По-медвежьи залечь, затаиться
И уснуть до весны
С предвкушением лучших времён.
Но шагну за порог,
Преисполненный тихой надежды,
И увижу звезду,
И вздохну про себя: – Ничего, –
Ещё что-то звенит,
Ещё где-то мерцает и брезжит,
И струится дымок
Из трубы над моим очагом.
У Ладоги
Годы позади – как надолбы,
Встали – никуда не деться.
Знаю, что нельзя, а надо бы,
Надо бы вернуться в детство.
Воздуха глотнуть бы пряного:
В крае смоляном и хвойном,
Надо бы поверить заново:
Кончились на свете войны.
Надо бы нам счастье надолго,
Только оглянусь – тоскую:
Кровь людскую смыла Ладога,
Память не отмыть людскую.
Память – на живом царапины:
Стоит прикоснуться к детству –
Разболятся раны папины,
Посланные мне в наследство.