Серафиме Петровне родственники, уехавшие в от-
пуск на юг, оставили кота на “передержку”. Но до чего же
ей не нравится это корявое слово. “Пере, пере” – как
вспомнишь, тут же выплывают “перестрелка”, “пере-
мога”, “перестройка” будь она неладна, с её недав-
но отправившимся на встречу с Богом, прорабом. Вот
слово “Персик” – совсем другое дело. Насыщенное
словно каким-то красочным избытком, осязаемой
полновесностью.
Серафима Петровна хотя и на пенсии уже, но пенси-
онерка работающая и женщина – хоть куда
Это о таких, наверное, пели в своё время:
Не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым!
Так вот, следуя последней московской моде, с какой-
то благой целью она приобрела скандинавские палки
для ходьбы и каждый вечер, усиливая темп, совершала
пешие прогулки вокруг ближнего озера. Она безмятеж-
но продолжала бы совершать их и дальше, но как-то раз
старый сосед, друг и собутыльник её покойного мужа,
язва и всезнайка Иван Гордеевич, к тому же активный
член местного литобъединения, соседку ошарашил:
Серафима, – обратился он к ней, – а ведь бегом от
смерти не убежишь. А знакомо ли тебе такое стихотво-
рение Шарля Бодлера:
И старческой любви позорней
Сварливый старческий задор.
Серафима Петровна намёк поняла, но, буду-
чи человеком дотошным, решила проверить в
интернете достоверность сказанного Иваном
Гордеевичем.
Оказалось, что никакой это не Шарль Бод-
лер, а наш отечественный Фёдор Иванович Тют-
чев. Когда же наш Иван Гордеевич был уличён в
незнании поэзии, он, не смущаясь, произнёс:
Простите меня, я жалею старушек. Но это
единственный мой недостаток. Это настоящий
Тютчев.
И снова он сплутовал, старый пень, но, мо-
жет, он, как говорит сегодня молодёжь, просто
“прикалывался”.
Но не Иван Гордеевич, а кот Персик – герой
нашего рассказа, о нём мы и продолжим наше
повествование
Август этого года выдался таким жарким, как
никогда. Пекло нещадно. А у Серафимы Пет-
ровны, как на беду, ещё перегорел день и ночь работаю-
щий вентилятор.
По совету “Яндекса”, который “знает всё”, она завеси-
ла окна мокрыми простынями, надеясь получить хоть
какую-то передышку от зноя.
Всё живое во время беды и нужды льнёт к своему
“старшему брату” – человеку. Не был исключением и Пер-
сик. Он одним прыжком вскочил на постель к Серафи-
ме Петровне и прижался к её тёплому боку, хотя коты
предпочитают всегда ложиться в ноги хозяев. Персик,
тесно прижавшийся к хозяйке, стал вылизывать свою
блестящую роскошную шёрстку, искоса глядя на Сера-
фиму Петровну. Затем он вытянулся, спрятав хвост меж-
ду лап, – верный признак кошачьего уныния.
Скучает, – подумала Серафима Петровна, – ласки
хочет, – и погладила его по тёплой рыжей бархатис-
той шубке.
Нет, всё-таки в людях много хорошего осталось, –
подумал кот и в ответ благодарно, коротко и отрывис-
то замурчал. Серафиме Петровне не впервой было
иметь дело с котами, ранее со своими тоже. И она
прекрасно понимала и смысл и оттенки смыслов ко-
шачьих голосов.
Знаю тебя со всеми твоими повадками, – говорила
о Персике про себя Серафима Петровна, – сейчас
тебе тяжело, ты печален, но стоит мне прийти с рабо-
ты домой, то тут же начинаешь тереться об ноги; я
понимаю, что этим ты выражаешь свои особые уми-
лительные чувства.
Если ты сильно дёргаешь и бьёшь хвостом – значит,
тебе что-то не нравится; если же держишь хвост трубой –
это знак того, что ты всем доволен, и у тебя ни к миру, ни
ко мне нет претензий.
А когда мы были с тобой на даче, а ты выгибал спинку
и у тебя стояла дыбом шерсть, – это означало, что ты
чувствовал опасность и был готов защищать свою терри-
торию от наглого и враждебного соседа.
А ещё ты был щедрым и доблестным охотником; по-
мнишь, сколько грызунов приносил к нам на крылечко в
доказательство того, что ты добытчик?
А потом ты отходил в сторонку и прямо стоящие твои
ушки означали, что ты занят собой и тебе ни до кого
нет дела. Когда тебе надоедало заниматься “самосо-
зерцанием”, ты перекатывался на спинку, и я понима-
ла, что это знак полной преданности мне и предложе-
ние поиграть. А сейчас я жду от тебя твоего мурлыка-
нья – знака твоего хорошего настроения и благодар-
ности за мою ласку.
Далее Серафима Петровна гладила кота по голове и
продолжала уже вслух так:
Я к тебе-то давно уже привыкла. А может, и полюби-
ла; наверное, пойду-ка я налью тебе молока в миску.
Тут Персик вскинул на неё свои замечательные свет-
ло-зелёные глаза – вы не поверите, такие же, как и у
хозяйки – и замурлыкал ещё громче.
Ты меня тоже, наверное, немного любишь?
И что с того, что нас не взяли на море; меня,
немолодую тётю, и тебя, пусть и молодого кра-
савца, но хлопотного в дальней дороге Но мы
так нужны друг другу! – Серафима Петровна уста-
ло опустила руки: – Жалко, что ты не умеешь раз-
говаривать, но ты всё, как человек, понимаешь,
по крайней мере понимаешь самое главное.
Тут Персик навострил ушки.
Если бы ты, Персик, умел говорить, сказал
бы что тебе нравится у меня гостить, что я тебе
дорога, – то ли в шутку, то ли всерьёз грустно
произнесла привыкшая уже к одиночеству Се-
рафима Петровна.
Тут кот, сидевший на сквозняке у отворённой
двери на балкон, мягко и неслышно подошёл к
Серафиме Петровне и дважды лизнул её руку…
Одна живая душа поняла другую душу. Может,
это и есть любовь, завещанная свыше всему
сущему?!
И разве этого мало для счастья?
Светлана Вьюгина