Авторское чтение прозы А. Г. Скокова я впервые услышал в середине 1980-х, в тогдашнем Доме писателей на улице Воинова. Сам 25-летний начинающий литератор, я ценил всякую возможность побывать в этом особняке и потолкаться среди писателей-профессионалов. Белый мрамор подоконников, подвески люстр из дорогого хрусталя — вс¸ в Шереметевском дворце настраивало на восприятие искусства…
И вот зазвучали выверенные слова Скоковской прозы… Это был «сольный» вечер сорокалетнего прозаика, во время которого он прочитал два рассказа, среди них — «Добычу»: о простом рабочем пареньке, правда, занятом отнюдь не рабочим делом, а именно: воровством радиоприемника из запертого офиса. Потом герой (или антигерой?) рассказа едва не тонет в реке, и ощущение подступившей к нему смерти было передано с такой пугающей убедительностью, которая не могла не запомниться.
Но главным впечатлением от прозы Александра Скокова было, конечно, другое: не смерть, а красота жизни. Прекрасное в самых обычных предметах; такие же ощущения вызывала во мне и проза Горького, и Хемингуэя, и Флобера — всех выдающихся писателей… «Ведь он пишет, как Флобер», — невольно думалось мне в тот вечер…
«Он пишет, как Флобер»…Тогда эту мысль я для себя развивать не стал, быть может потому, что она была вытеснена другой, более сильной и более очевидной мыслью: «До чего же богата талантами наша русская земля!»
Александр Скоков не скрывал тогда и не скрывает сейчас, что он — именно из людей простых, так сказать, «талант от земли русской». Герои его прозы — рабочие, моряки, трудяги, иногда более квалифицированные (электрики, радисты, штурманы), иногда просто — разнорабочие, грузчики… «Этот автор талантлив, как Есенин», — вот еще одна мысль, которая возникала у многих в тот вечер…
На тот момент была опубликована всего одна книга А. Скокова («Сенокос», Л., 1982), хотя на выходе была уже и вторая («Лебеда», Л., 1987). С тех пор прибавилась (если говорить об объеме художественной прозы) всего одна книжка рассказов: «С пролетной стаей», СПб, 2000. Количество его художественных текстов невелико, но десятилетия профессиональной работы (в том числе и во главе секции прозы Петербургского отделения СП России, которую Александр Георгиевич возглавляет вот уже двадцать лет) позволили и отточить мастерство, что проявилось в поздних его рассказах, и создать выверенные (так сказать, «канонические») редакции рассказов ранних…
Автор этих строк, услышав тогда живое чтение его прозы, как говорится, «не остановился на достигнутом». Я с тех пор не раз перечитывал его прозу «глазами», да и не перестаю это делать, ибо его книги у меня под рукой, на книжной полке… Подводя сегодня некоторые итоги размышлений, начну с возникшей у меня сразу ассоциации с прозой Флобера. И скажу, что ничего обидного для А. Скокова в этом сравнении, помоему, нет. Допустим, художник из Вологды решит использовать технику Сезанна для своих пейзажей: содержание его картин от этого не станет менее «вологодским», а сам он не перестанет быть художником истинно русским, а не подражателем французам (если он, конечно, хочет быть именно русским художником). Это что касается техники. Что касается содержательной переклички прозы А. Скокова с прозой Флобера (и, шире, со всей западной литературой), то здесь дело обстоит гораздо сложнее.
Возьмем его поздний и — по моему ощущению — программный рассказ «В снегах и ветрах». В этом рассказе, повествующем о портовом русском городе на севере Дальнего Востока, есть персонаж по имени «Мадам Бовари». Городская сумасшедшая, юродивая, но почему ее прозвали именно так? Это, конечно, не случайно: случайных деталей и персонажей вообще нет в лучших рассказах А. Скокова. Дело в том, что весь рассказ является своеобразной полемикой с Флоберовским «Воспитанием чувств». В определенных нюансах А. Скоков вроде бы соглашается с Флобером, но сама «логика чувств» в этом рассказе куда резче, а драматический финал и вовсе отрицает Флоберовский подход к жизни.
Наверное, можно сказать, что литературные переклички бывают ученическими, а бывают полемическими. В первом случае хотят доказать просто, что, мол, «и я не хуже, и я могу так же». Это подражатели. Но в случае А. Скокова мы имеем дело отнюдь не с подражателем западной культуре, а с критическим ее комментатором, с писателем, который с нею спорит. Причем этот спор для А. Скокова очень важен, и он ведется, в той или иной форме, едва ли не в большинстве Скоковских рассказов!
При невнимательном чтении можно не заметить этого, но тогда мы действительно упустим самое главное! Вот в рассказе «С пролетной стаей» подгулявший моряк в ресторане заказывает оркестру не что-нибудь, а музыкальную пьесу «Гибель «Титаника». Вот другой рассказ — «И пока мы все здесь», — повествующий вроде бы о быте ленинградских коммуналок (этот рассказ был включен И. А. Сергеевой в составленный ею и опубликованный в 1999 г. сборник петербургской прозы «Любовь. Надежда. Вера»). Двое из героев рассказа — рабочие (монтер и слесарь), двое — художники, героини — уборщица, доярка, продавщица… И вдруг один из героев (тот, который монтер) начинает напевать английскую песню времен второй мировой войны: «Мы летим, ковыляя во мгле, мы летим на одном на крыле…» Эта песня — сигнал; вчитавшись в рассказ, мы понимаем, что он — о межнациональных отношениях эпохи после второй мировой войны. А невнимательному читателю покажется: всего-навсего о коммуналках…
*** Собственно, я уже и подошел к «русскому народному содержанию» в творчестве А. Скокова…
Это — не что-то отдельное от формы или от техники, и это не какая-то особая тема, отдельная от темы межнациональных отношений. Вот, дескать, о других культурах, а вот о своем, о русском. Нет, русское как раз и проявляется у А. Скокова в показе других культур и в показе отношения к ним русского человека!
И тут, кстати, нет какого-то «низкопоклонства», но есть трезвое осознание того, что западная культура важна для остального мира. Любим мы ее в России или не любим, но она влиятельна, и было бы безответственным игнорировать этот факт. А. Скоков этот факт не игнорирует, и именно поэтому о его прозе можно сказать, что она выражает русскую национальную точку зрения на остальной мир. А самого этого прозаика я бы охарактеризовал так: «Писатель — национальное достояние». Между прочим, далеко не обо всяком литераторе-самородке можно это сказать. Ведь очень часто писатели из народа усваивают точку зрения критическую по отношению к собственному народу. «Раз я культурный, так я должен презирать ваши местные дикие обычаи…»
Лакей, учащий народ «хорошим манерам» — это известный комедийный персонаж; но разве не таковы же многие писатели так называемого «прогрессивного направления»? Когда-то это были писатели-социалисты, нынче это разного рода «глобалисты»… (Скажем в скобках, что и многие «писатели-деревенщики» народны лишь по своему материалу, а не по идеям). Писатель национального типа критикует не собственный народ; он, если и критикует что-то, то весь мир с точки зрения собственного народа. А у России, кстати, есть что предъявить в качестве обвинения остальному миру, пусть даже и в лице его так называемых «наиболее культурных наций». Но для того, чтобы такой голос был услышан, нужно сочетание многих благоприятных для нас условий.
…Мне довелось говорить об этом в ноябре 2011 года на вечере, посвященном 300-летию со дня рождения М. В. Ломоносова; вечер в Доме писателей (уже на Звенигородской) вел, кстати, А. Г. Скоков. Упоминаю об этом не для того, чтобы «похвалиться» собственным выступлением, а для того, чтобы указать на ту громадную общественную работу, которую многие годы проводит А. Скоков. Он организует не только узко-специальные заседания секции прозы с обсуждениями конкретных книг или рукописей, но и мероприятия большого гражданского звучания, каковым и было то совместное заседание секций прозы, критики и поэзии, посвященное юбилею М. В. Ломоносова. Вечер памяти великого самородка земли русской вел другой самородок — Александр Скоков… Конечно, Ломоносов учился в Германии, женат был на немке… Машина вестернизации русской культуры была в его время в полном ходу, и вс¸ же истинно русское или — скажем резче — антизападное направление Ломоносовского гения всем понятно. Почему стал возможен в XVIII веке такой мощный русский гений, как Ломоносов? Помимо прочего, и потому, что Россия добилась крупных территориальных приращений: в конце XVI века присоединила Сибирь, в XVII веке вышла к Тихому океану…
Ломоносов в одной из од воспел долину реки Амур, а его знаменитая фраза: «Богатство России прирастать будет Сибирью», — как раз и указывала на ту «практическую трибуну», с которой Россия его времени обращалась ко всему миру и не могла не быть услышанной.
Сходным образом и 1945 год дал России трибуну, обеспечившую прекрасную «слышимость» нашей точки зрения за границей. На эту трибуну взошли В. Белов и В. Астафьев; на нее же с достоинством поднялся и А. Скоков. Вс¸ это произошло за тот период в полвека с небольшим, когда СССР, а затем новая Россия пользовались в мире непререкаемым авторитетом… Те времена прошли, и такая проза, боюсь, сегодня уже больше не нужна.
Такая не нужна, но эта проза нужна и будет нужна всегда…
*** В заключение я не могу не затронуть важнейшую для меня христианскую тему. Православный ли христианин Александр Скоков? Ответ: конечно, да!
Говоря так, я знаю, что церковных обрядов он не соблюдает; что он тесно общается со многими учеными из системы РАН (т.е. атеистами по должности); что у него давние связи с компартией… Но ведь и КПРФ, кстати, официально провозгласила курс на сотрудничество с русской православной церковью как с важнейшим культурообразующим и духовным институтом России!
Александр Скоков христианин просто потому, что он патриот и очень хороший писатель. И на этом придется поставить точку, хотя сказать о прозе А. Г. Скокова хотелось бы еще много. Надеюсь, что в будущем мне это удастся.
Александр Андрюшкин.