Миф первый: “У нас нет независимого суда”
Как искусственно создается впечатление о зависимости суда? Достаточно просто. Решение суда появляется как результат разрешения спора между обвинением и защитой, истцом и ответчиком. В конфликте две или более стороны, позиции их противоположные, у каждой свои аргументы в дискуссии, а суд – арбитр между ними. Он мотивирует свой вердикт (а не говорит просто так – да или нет). Его решение когото обязательно не устраивает.
И вот здесь-то, не имея юридически значимых фактов, не представив убедительных для судьи доказательств, используются другие средства, компенсирующие слабость, ущербность правовой позиции.
А поскольку сомнения и даже знание своей неправоты сторона знает задолго до суда, эти средства применяются активно до рассмотрения дела как способ создания общественного мнения об ангажированности судебной власти, зависимости суда, а потому и предрешенности будущего судебного решения.
Ежегодно судами выносятся около пятнадцати миллионов вердиктов, и лишь небольшая часть их – не более двух с половиной процентов – отменяется вышестоящими судами, то есть гигантское количество судебных решений правильные и в дальнейшем остаются неизменными. А ошибочные решения, в итоге, исправлены самой же судебной системой.
Если зависимый суд под давлением каких-либо лиц или структур постановил неверное, несправедливое решение, тогда оно не может устоять в более высокой судебной инстанции ввиду – во-первых, прозрачности правосудия, а вовторых, из-за очевидности ущербности такого решения.
Подчеркнем, что количество вообще ошибочных судебных постановлений небольшое. И если обратить внимание на те решения суда, которые квалифицируются инициаторами скандалов как безусловно незаконные, необоснованные, и являются последствием зависимости суда, то сразу же обнаруживается четкая закономерность: такое происходит, как правило, по “громким” делам, привлекшим широкое внимание.
Интересно, что эти дела связаны с определенной категорией субъектов: чиновники высокого уровня, олигархи, СМИ, депутаты, артисты и т.п. Число таких дел – единичны, но по объему мнений, версиям, субъективным оценкам, а главное – по масштабности и регулярности публичной информации – они отодвигают все остальное на задний план. Этим создается ощущение у многих, если не у всех, что в таком деле и есть суть правосудия вообще, именно это дело иллюстрирует состояние зависимости всей судебной системы.
И для авторов таких сентенций не имеет значения юридическая составляющая, более того, чаще всего они вообще правовую аргументацию суда либо безмотивно отвергают, либо о ней умалчивают.
Обоснование одно: суд зависит от двух других ветвей власти, на поводу у прокуратуры, спецслужб и потому не может и не хочет быть самостоятелен, а значит, и объективен не только по данному делу, а вообще он такой – придаток к определенным структурам.
Так появился чудовищный по своему обобщающему цинизму остракизм – “басманное правосудие”. Ну не повезло Басманному районному суду Москвы, что на его территории находится Следственный комитет при Генеральной прокуратуре, как и Хамовническому районному суду столицы, в юрисдикции которого целый ряд федеральных издательств СМИ.
“Громких” дел в этих судах, естественно, больше, чем в других районных судах. А по таким делам любое действие, решение суда звучит многократно громче.
При этом не учитывается, что ошибки эти суды допускают не чаще, чем другие суды и судьи хоть в городах, хоть в провинциальных центрах.
Все определяется интересами тех, кто добивается нужного, разумеется, непроцессуальными методами: создать образ “басманного”, то есть зависимого суда, уверить всех в необоснованности будущего решения, опорочить достоинство судьи и, в конце концов, подорвать доверие к судебной власти в целом.
А то, что эти подвергшиеся уничтожающей критике приговоры и решения не отменены, об этом ни слова. Это уже неактуально. В сознании читателей, телезрителей, электората все равно зомбированным образом останется внушенное – так решил зависимый суд.
Не искушенному в юриспруденции гражданину неизвестно, что некоторые, весьма ограниченные законом, вопросы рассматриваются в закрытом судебном заседании: предварительное слушание, об отмене или изменении мер пресечения, о сексуальных преступлениях и некоторые другие.
Но это хорошо знают не только адвокаты, но и журналисты, пишущие на правовую тематику, о судопроизводстве вообще и уж по конкретному делу, в частности.
Однако как часто озвучивается то, что такой-то суд по такому- то делу оставил обвиняемому содержание под стражей еще на два месяца и подчеркивают, что суд рассмотрел это в закрытом заседании. Последнее акцентировано критическим подтекстом, не объясняя, почему произошло ограничение гласности судебного процесса.
Какой вывод непроизвольно делает гражданин: раз что-то суд скрывает, значит, это кому-то надо, и суд зависит от когото (прокуратуры, спецслужб, властных структур и т.п.), а то, что это прямо предписывает закон – об обязательности закрытого судебного заседания в случаях, предусмотренных законом, – ему никто не объясняет.
Разумеется, исключить возможность отдельных эпизодов влияния на суд, попыток давления на него – нереально, но даже такие единичные факты не означают, что даже в условиях подобного пресса суд не в состоянии вынести объективное и независимое решение, что и подтверждает судебная статистика по так называемым громким делам.
Ошибочные решения есть, но они не отличаются в количественном отношении от других дел и своевременно исправляются в апелляционном, кассационном или надзорном порядке. Приговоры, в том числе и по “громким делам”, выносятся разные: оправдательные и обвинительные; наказания тоже – условные и суровые, но критерий реагирования почти всегда одинаковой. Если мнение суда совпало с позицией прокуратуры – значит суд зависим, а если с адвокатурой, то реакция индифферентная, мол, так и должно быть. Ни о какой независимости при этом речь не идет.
Миллионы прочих судебных дел вообще не упоминаются, так как это не интересно и не приносит удовлетворения тем, кто ищет любое основание для подкрепления тезиса о подчиненности суда.
Аналогичным образом избирательное отношение к судебным решениям по гражданским делам, по спорам о выборах, об отменах региональных и федеральных законов и нормативных актов и распоряжений исполнительной власти, о делах о защите чести и достоинства, деловой репутации и т.п. Все эти детали, подробности остаются за рамками популяризации, зато мифическая зависимость суда постоянно тиражируется и в гиперболизованном виде внушается постоянно. Конечно, это не добавляет доверия и уважения к суду. Удивительно бывают непоследовательны журналисты. Ведь они тоже люди и подвержены всяческим влияниям. Некоторое время тому назад в публикациях преобладало возмущение “абсолютной” независимостью судов, “невозможностью” наказать судью. Не без удовольствия предоставлялись эфир и страницы печати для инициаторов ограничения этих параметров судебной власти.
Судебная власть спокойно, с пониманием признала законодательные решения о возрастном пределе судей, об определенном упрощении процедуры лишения судей неприкосновенности, о фиксированных сроках должностей председателей судов, о введении представителей общественности в квалификационные коллегии судей.
Но почему-то обвинения в зависимости судов после этого продолжают нарастать и становятся все более агрессивными и оскорбительными для судей.
Любопытно отметить многозначительную тишину, отсутствие комментариев лиц и организаций, муссирующих зависимость суда, в связи с некоторыми вердиктами суда присяжных, который, по убеждению критиков обычного суда – панацея от какого-либо воздействия и гарантия самостоятельности и правильного, а значит, и справедливого решения. А поскольку неожиданные вердикты присяжные вынесли по делам, которые у всех “на слуху”, чувствуется некоторая растерянность шельмователей “зависимого” суда.
Эрудированный гражданин разберется, что актуальность этой проблемы возникает и педалируется в связи с какимлибо особым, общеизвестным делом. Но многие на частном примере, отдельном фрагменте обобщают информацию, создают для себя целостную картину, которая на самом деле искажена.
Так поддерживается в глазах общественности незаслуженный, навязанный, удручающий имидж – “у нас нет независимого суда”.
Миф второй: “Судьи в России коррумпированные”
В последние годы идет мощный наезд средств массовой информации и публичных деятелей на судебную власть: “судьи коррумпированы”, “суды зависимы”, “правосудие “басманное”, “наш суд – самый гуманный суд в мире”, “оборотни в мантиях”.
Поскольку эти обвинения звучат с экрана телевидения, в радиопрограммах, со страниц газет и журналов, в интернете практически ежедневно и повсеместно, нетрудно представить, как и какой создается образ суда и судьи в глазах конкретных граждан и общества в целом.
В результате, если верить опубликованным опросам, уважение и доверие к суду, всего лишь несколько лет тому назад достигавшее, по оценкам независимого Института Гэллапа, третье место (после Президента и церкви), упало до самых низких ступеней. По данным аналитиков и составителей рейтинговых оценок (о том, как это может делаться – разговор отдельный), к суду относятся положительно не более 15% населения.
Что же случилось за эти годы, что суд вдруг, так резко и повсюду “испортился”? В том, что мнение большинства опрошенных людей о суде негативное, сомнений нет, и с этим не считаться нельзя.
Но парадокс заключается в том, что это мнение – результат добросовестного заблуждения обычных людей, не получивших иной, позитивной информации о судебной власти.
Обратили ли читатели, телезрители внимание, вспомнят ли хотя бы один-два случая репортажа, публикации о какомнибудь судебном деле, в эфире или печатном варианте с положительными оценками, одобрением, поддержкой? В лучшем случае о таком факте будет сказано буднично, сугубо информационно, и, как правило, – с удивлением, что суд вдруг постановил приговор, решение то, которое не ожидалось, что он вынес вердикт как сюрприз – обоснованный и соответствующий общественному мнению.
Слышали, читали ли, чтобы журналисты где-нибудь, когданибудь сообщали о том, когда судья блестяще, высокопрофессионально рассмотрел сложное, запутанное дело, был внимателен, объективен, выдержан в процессе, что его действия люди охарактеризовали как заслуживающие самых высоких моральных эпитетов?
Если суды коррумпированы, судьи нечестны, взяточники и мздоимцы, то кто же будет к ним обращаться, заведомо зная, что правды там не найдет?
На самом же деле все по-другому. Ежегодно в судебной системе России рассматривается с вынесением решений около пятнадцати миллионов дел – почти в два раза больше, чем во всем Советском Союзе, имея население в два раза меньше. При этом абсолютное большинство исков граждан удовлетворяется – более 70%, а, к примеру, требования граждан о защите прав потребителей – до 95%. По трудовым спорам – две трети исков удовлетворены. А по спорам с властями – не менее 50%.
Предано забвению, как не очень интересное то, что, например, в Петербурге неоднократно городской суд принимал глобальные решения в пользу граждан города, отменяя распоряжение высоких городских органов власти: распоряжение мэра об увеличении размера штрафов за безбилетный проезд, о запрете приема от граждан цветных металлов, распоряжение сменившего его губернатора об использовании чердачных помещений без согласия собственников многоквартирного дома, о введении платных парковок и другие.
Когда говорят о коррумпированности судей, то в основе этих домыслов лежат подозрения, предположения, вызванные решениями судов, с которыми кто-либо, чаще всего одна из сторон, не согласен. Причем отношение к этому другой стороны замалчивается. Проигравшие дело становятся оппонентами суда, и свои юридические провалы они компенсируют громкой, агрессивной позицией непрерывного демарша, с удовольствием тиражируемого СМИ.
Вот тут-то чаще всего и говорят, что судья был подкуплен, либо его решение стимулировано какими-либо благами. Кто, кому, что и сколько, как и когда – это уже нигде и никак не конкретизируется. Аргументы суда по конкретному делу не проводятся, противоборствующую оппонентам сторону, которую, логично считать подкупившей суд, спрашивать об этом “стесняются”.
Если есть коррупция среди судей, значит, есть заинтересованная сторона, повлиявшая на решение суда в ее пользу. Так дайте слово этой стороне – победителю – публичное слово так же широко и доступно, как и пострадавшей в судебной тяжбе. И все смогут понять, что доводы этих людей и организаций юридически убедительны, законны и им нет необходимости заявлять о своей правоте так же активно, наступательно, как и тем, кто потерпел поражение и использует любое порочащее суд измышление для оспаривания и отмены решений.
Кстати отметить: почему-то “купленные” судебные вердикты вступают в законную силу, так и не отмененные, тогда как коррумпированность – это означает неправосудное решение, неправильность которого очевидна. Ведь незачем оплачивать то, что и так предсказуемо, бесспорно, правильно.
Конечно, с известными изменениями в общественном развитии, в последние 25 лет, появилось и такое угрожающее явление, как коррупция. Кое-кто и среди судей не устоял перед всеохватывающими соблазнами рыночных отношений.
Отдельные случаи мздоимства в судебной системе отрицать невозможно. Но так безапелляционно заявлять о всеобщей, абстрактной коррумпированности судей не только неправильно, не только ошибочно, но и заведомо вредно, так как срабатывает принцип – на единичных примерах позорить абсолютное большинство честных, порядочных судей.
Ведь не случайно процесс о корыстных злоупотреблениях судей Бутырского районного суда Москвы так многотиражно во всех СМИ освещалось потому, что эти события носили сенсационный характер. Это говорит об исключении, из ряда вон выходящем событии. И оно подтверждает правило – тысячи судей не подвержены подкупу, имеют стойкий, несокрушимый иммунитет против любых попыток материального давления. Потому и дел таких нет.
Разумеется, сразу же услышишь: “Сенсация не в этом, а в том, что дело о судьях дошло до суда”. И в этом есть очередной способ введения в заблуждение: о корпоративности, круговой поруке, неприкосновенности, невозможности изобличения “оборотней в мантии”.
Такие легенды доминируют в СМИ, и не следует обвинять журналистов в умышленной предвзятости. Они транслируют то, что слышат от других, многотиражно это распространяют, затем закрепляется внутренняя уверенность в таких утверждениях, и сами оказываются в плену ошибочных, созданных ими же мифов.
Судейское сообщество конкретно, доказательно, постоянно говорит о жестком подходе судей к своим коллегам, давшим малейший повод сомневаться в их порядочности. Полномочия таких судей прекращаются квалификационными коллегиями, импичмент судьи осуществляется принципиально и результативно. Есть и уголовные дела в отношении отдельных судей, есть и единичные обвинительные приговоры.
Пресловутая неприкосновенность – преувеличенное понятие, как и несменяемость судей. И то и другое в отношении провинившегося служителя Фемиды преодолимо и не спасает от ответственности.
Деятельность судьи публичная, гласная. Судья всегда на виду. Его решения становятся известными многим и прежде всего заинтересованным лицам, которые не имеют препят ствий в оспаривании их по любым мотивам, в том числе по признаку коррумпированности.
Порядок обжалования судебных решений четкий и не сложный и на всех этапах также публичный, открытый. Несколько инстанций, независимых друг от друга, проверяют законность и обоснованность приговоров, решений, определений и постановлений суда.
Даже теоретически подкупить столько судебных чиновников и судебных звеньев – невозможно. И еще, абсолютное большинство судей живут соразмерно своим официальным средствам: не имеют дорогостоящих коттеджей, огромных квартир, супер-моделей автомашин, роскоши, многонулевых счетов в банках. Было бы иначе – это сразу же стало бы известно общественности; средства массовой информации немедленно о неадекватности благосостояния судей довели бы до сведения граждан. Но этого, за крайне редким исключением (есть же, наверное, у кого-то из судей состоятельные родственники), не происходит. Судебная система – многообразна, ее составные части имеют свою специфику и, соответственно, больший или меньший раздражитель для своих оппонентов.
Для граждан любой суд – это суд вообще, но журналисты, редакторы, публикуя, озвучивая материалы, прекрасно знают, о каком суде идет речь, но почему-то чаще всего умалчивают об этом. Мировой суд, районный, городской, областной суд, суд присяжных, арбитражный, военный, третейский, наконец, – все это различные суды, но коррупционный ярлык пришпилен всей судебной системе в целом – категорично, несоразмерно. Конкретные, не выдуманные, не иллюзорные и не созданные по следам слухов, сплетен и анекдотов данные о коррумпированности российских судей преувеличены, по меньшей мере, на порядки.
Вольно или невольно, осознанно или бездумно подрывать имидж судей, усиливать недоверие к суду – драматическая ошибка, влекущая снижение авторитета судейской власти, усиливающая правовой нигилизм, отдаляющая перспективу восприятия справедливости правосудия и укрепления правового общества и государства.
а третий: “У нас самый гуманный суд в мире… но большинство сидят ни за что”.
Первая часть этой замечательной фразы впервые прозвучала в 1967 году в финальной сцене фильма “Кавказская пленница”. Такими словами приветствовал суд подсудимый “Трус” в исполнении великолепного актера Г. Вицина. В шестидесятые годы она отвечала духу времени и содержала определенный позитив. Именно так этот признак и был воспринят народом, зрителями.
Но затем, спустя годы, крылатая правда – шутка трансформировалась в свою противоположность и в середине 1980-х применялась в разговорах, прессе, дебатах иронично, с сарказмом, как негатив в отношении суда и в связи с примерами условного осуждения известных чиновников и политиков по крупным, привлекшим всеобщее внимание уголовным делам. Тем самым предъявлялось обвинение судебным органам в заказной практике, в избирательном характере назначения наказания и опять же в зависимости суда от других ветвей власти и прокуратуры.
С другой стороны, наряду с притчей о сверхгуманности суда так же широко распространялось в общественном сознании, что “…большинство у нас сидят ни за что…”. А как на самом деле?
До середины восьмидесятых, когда преступность снижалась, заметного беспокойства по поводу судов не проявлялось. Но, когда она возросла, над судами стали сгущаться тучи: причины роста преступности стали искать в “либерализме” судов. А есть ли он, этот либерализм?
Мы тщательно изучали практику применения судами мер наказания. Что она показывает? Удельный вес лишения свободы, этого наиболее сурового вида наказания, тогда был высоким – такое наказание назначалось почти каждому второму осужденному. Эта тенденция сохранилась и в конце 1980-х. Жесткий, но справедливый подход объективно обусловлен характером каждого конкретного преступления и данными о личности каждого подсудимого. Справедливость и обоснованность наказания по рассмотренным сотням тысяч дел подтверждались, в частности, тем, что потерпевшие обжаловали приговоры всего лишь в 0,5% случаев.
Разумеется, судебные ошибки были и есть. Судьи не роботы, не компьютеры, и судебная деятельность, как любая другая человеческая деятельность, не свободна от ошибок. Но эти ошибки составляют незначительную ее часть и не являются типичными для судебной системы. Они – исключение, а не правило.
Чтобы более глубоко проанализировать возможную взаимосвязь наказания с ростом или снижением преступности, мы в свое время, в начале восьмидесятых, изучали эту проблему по районам Ленинграда. Полученные данные оказались парадоксальными.
Там, где лишение свободы применялось реже, чем в среднем по городу, отмечено снижение роста преступности (Калининский, Пушкинский, Петроградский, Невский районы), а там, где чаще, – рост (Колпинский, Выборгский). Однако установлена и такая картина: в ряде районов (Красногвардейский, Красносельский) лишение свободы применялось менее широко, чем в среднем по городу, но и в этих районах тоже отмечено увеличение преступности, а в других (Куйбышевский, Октябрьский) – снижение. Это еще раз подтвердило, что практика применения мер наказания судами в целом не влияет на состояние преступности в городе, регионе, хотя, безусловно, имеет значение для каждого отдельного случая.
Столь подробно пришлось говорить об этом потому, что по телевидению, в прессе, в интернете отдельные лица в росте правонарушений винят суды. Это заблуждение очень опасно тем, что оно уводит в сторону от поисков верных путей решения проблемы.
Причины динамики преступности в том или ином направлении зависят от ситуации в социальной, экономической сферах государства.
Наряду с этим так же упорно доминирует мнение, что в тюрьмах и колониях большинство сидят ни за что. Особенно это суждение проявилось с началом реформ и все большее распространение приобретало в последующие годы. Отдельные случаи судебных ошибок, к тому же если эти дела были громкими, широко известными, растиражированными средствами массовой информации, вполне могут повлиять и влияют на общественное мнение.
Разумеется, можно отбросить крайности как о сверхлиберализации суда, так и о засилии суда-монстра, сажающего за решетку всех без разбора. Но все равно от народной молвы не уйти, от всеобщих оценок так просто не избавиться. Легенды живут, тем более что регулярно приводятся примеры, якобы подтверждающие эти противоположности, в основе которых лежит одно – суд неправедный, несправедливый.
Наказание – самый проблемный вопрос. У каждого подследственного и подсудимого есть родные, близкие, друзья, коллеги. Они его хорошо знают и любят. Преступление – аномалия в поведении человека. Окружающие всегда субъективны в отношении к своим близким. И поэтому криминальный эпизод в жизни сына, мужа или друга кажется родным и друзьям случайностью, вольно или невольно они относятся к происшедшему субъективно-оценочно, опираясь на качества и достоинства предыдущей жизни и поведение близкого человека.
Почти по каждому делу раздаются возгласы заинтересованных лиц: “Он этого сделать не мог никогда!”. И люди искренни в своих убеждениях, они не верят очевидцам, никому и ничему. Верят только своим чувствам и собственному мнению. Аналогично, но, придерживаясь противоположных позиций, ведут себя родственники потерпевших. И если дать вершить правосудие тем и другим, то легенда реализовалась бы в двух вариантах: абсолютная свобода одним и повсеместный самосуд, учиняемый над другими.
К счастью для общества, наказание определяют другие, не заинтересованные в исходе дела лица, специалисты и профессионалы, знающие и умеющие применять на практике такие понятия, как справедливость, соразмерность наказания, смягчающие и отягчающие ответственность обстоятельства. Основным обобщающим критерием определения гуманности или суровости суда является удельный вес лишения свободы, применяемого судьями при назначении наказания.
Уместно отметить, что в мировой судебной практике к лишению свободы приговорен каждый третий подсудимый, то есть около 33%, как и у нас (30-32%). В этом смысле мы не “самые-самые” в этой альтернативе.
Откуда же возникает мнение о сверхгуманизме суда? Очень просто. Приведу типичный пример. Ведущий криминальной телевизионной программы рассказывает, как два подростка зверски убили своих двух приятелей. Суд назначил обоим по десять лет лишения свободы. Оценка журналиста – приговор очень мягкий. Его мнение, безусловно, совпадает с мнением жителей того района, где произошла эта трагедия. Единодушный порыв: суд пожалел преступников и наплевал на горе пострадавших.
Здесь важно не то, что сказал тележурналист, а то, о чем он умолчал. Несовершеннолетним, какое бы они тяжкое преступление ни совершили, суд не может назначить более 10 лет лишения свободы. Таков закон. Можно говорить о мягкости закона, но никак не о суде, который обязан его исполнять. Как выяснилось, журналист этого не знал. Это было бы его проблемой, если бы он свою неграмотность не усугубил уверенностью, в результате – дезинформация, подрывающая авторитет суда.
Преувеличивать на порядок, возводить в ранг системы то, что не является таковым – это значит по конъюнктурным соображениям сказать то, что хотят от тебя услышать. Такой прием хорошо известен. Непроверенная, необъективная информация – горячая подпитка существующих легенд. Отсутствие информации – тоже.
Показателен в этом отношении пример, когда правозащитники в телевизионной программе “Суд идет” по НТВ возбуждали дело против законодательства о несовершеннолетних, мотивируя тем, что суд часто осуждает к лишению свободы этих лиц неправильно.
Этот процесс показал, что в колонии для несовершеннолетних преступников из четырехсот человек не было ни одного, осужденного за незначительные преступления, – только за убийство, разбой, грабежи, изнасилования.
Телезрители с начала до конца видели состязательный суд, и присяжные единодушно, категорически отклонили иск. Не предположения, не домыслы, не односторонние факты, преподнесенные заинтересованным лицом, а объективная картина, всеобъемлющая информация раскрывают истину, дают всем возможность сравнить, убедиться и понять, как на единичных, заведомо ошибочных примерах появляются мифы, развеять которые очень и очень трудно. Автор оптимистично относится к результатам осуществления судебной реформы.
Судьи понимают, что единицы подонков – взяточников, отдельные случаи ангажированных решений порочат их всех, умаляют достоинство и честь всей судебной власти. Они – в абсолютном большинстве честные, порядочные, профессионалы, выполняющие тяжелейшую и ответственную работу, – остро реагируют на подобные действия своих коллег. Совокупность изложенных в серии этих статей обстоятельств, свидетельствует об ошибочной недооценке в обществе результатов осуществления судебной реформы, необъективной заниженности рейтинга суда, который нуждается и, надеемся, на самом деле заслужил более уважительное к себе отношение, более высоких и оптимистических оценок.
Владимир Полудняков, председатель Санкт-Петербургского городского суда (в отставке).