…А кругляши листьев все сыпались и сыпались с осины, которая тряслась от ветра, как от страха. Листья были похожи на загадочные золотые, которые закопал наивный Буратино по совету хитрой лисы Алисы и ее приятеля Базилио на поле чудес в стране дураков. Золотые – монеты, похожие на юбилейные рубли, и осиновые листочки, что падают с неба, по форме точь-в-точь – железные денежки из прошлого века. Если бы это были настоящие рубли, пусть бы и не так щедро брошенные осиной, пусть бы всего-то десятка два-три, то Вадик Ефимов не страдал бы так под пронизывающим насквозь ветром. Он бы вышел на шоссе, поймал частника или такси, – да хоть грузовик! – расплатился бы звонкой монетой и через час был бы дома на радость всем. Но – увы! Карман пуст, а за мятые, хоть и красивые желто-оранжевые листья никто не повезет. “За такой гербарий только в сказке возят!” – с грустью подумал Ефимов, пряча нос поглубже в воротник легкой куртки, и зябко ежился в ее шелково-нейлоновых объятьях. С ветровкой он, конечно, погорячился, так необдуманно напялив ее наспех позавчера.
Когда?!! Как позавчера?!! Не-е-е-т! Вчера. Ну да, вчера, в пятницу. Говорила мне утром Светка: “Надень теплую толстовку с капюшоном!”. Но было так солнечно, что не хотелось и думать об осени. А что о ней думать?! Думаешь или нет, а время никак назад не поворачивается…
Стояла поздняя осень, и теплая пятница была случайной радостью, этакий прощальный щедрый жест природы – пользуйтесь, граждане! Дышите, радуйтесь, любуйтесь, отправьтесь на дачу, в лес, понюхайте грибной дух, надышитесь на долгую зиму.
А к вечеру задул ветер с залива, натянуло тучу на деревья, словно серую застиранную простыню, закрапал дождь, затяжной и нудный. Вадик Ефимов далек был от мысли отправиться в лес просто подышать. Можно сказать, что он сюда попал случайно. Просто влип в очередную историю, коих было у него несчетное количество.
В пятницу он, как всегда, собрал с утра вещички в рабочую сумку, а в фирменный пакет из супермаркета уложил большое мохнатое полотенце. Он старался делать это незаметно, но глазастая Светка увидела – полотенце было ее любимое, пушистое, мягкое и в сине-голубую полоску!
– Куда полотенце? – спросила супруга грозно. – Светик, мы сегодня с мужиками в баню после работы, на дачу к Алексееву. Попарюсь, и бегом домой! Дача у сослуживца и приятеля Алексеева была в одной остановке от дома Ефимовых, на соседней железнодорожной станции – пять минут на электричке. – Нажрешься, – не спросила, а обыденно констатировала, как уже свершившийся факт, Светка. Она устала бороться с закидонами мужа, происходившими по пьянке. Они случались с завидной регулярностью, но остановить его, приказать, “чтоб не ездил никуда по баням”, не могла. Муж глух был к ее уговорам, а орать на него было совсем бесполезно. – Нет! Не нажрусь! Я завязал, – уверенно отрапортовал Вадик, честно глядя на жену. Не нагло, а именно честно, хоть и врал он виртуозно. И что завязал, конечно, врал. Когда?! Прошлые выходные прошли спокойно, а позапрошлые?! Ой, лучше не вспоминать! Летом его лишили прав. По его мнению, абсолютно незаконно, так как у него если и “было”, то было это лишь остаточным явлением, за которое наказывать грех, но оказалось, что не грех, а статья. “Сухой” закон за рулем!
Ефимов возмущенно высказал все, что он думает по этому поводу, про Европу, на которую надо равняться, и про то, что при таком отношении к народу “не видать нам Евросоюза, как собственных ушей”. Потом это же самое он повторил судье, но его пламенная речь судью не впечатлила, и она легко лишила его прав на полтора года. И все это за какие-то десятые- сотые доли промилле, которые случаются даже от употребления кефирчика на завтрак и окрошки квасной на ужин! – Я уж тут молчу о погрешностях приборов! – возмущенно сказал Ефимов.
– Вот и молчите! – ответила ему судья, которая славилась тем, что процессы по лишению прав проводила быстро. Ей что! У нее остаточных явлений не бывает. – Может, у меня это вообще от… корвалола! – выдохнул напоследок Ефимов, уже смирившийся с постигшей его участью. Судья лишь усмехнулась в ответ.
Лишившись прав, Вадик Ефимов стал передвигаться по городу на общественном транспорте. И на пригородной электричке, которая останавливалась чуть ли не в парадной его дома. Удобно! И пиво можно пить без оглядки на остаточные явления.
Надо сказать, что от обиды на весь белый свет он просто вразнос пошел, и, как говорится, ни дня без строчки, в смысле – без рюмки-бутылки. Светка не боролась с ним, так как устала. А он всякий раз уверял, что это “последний разочек”, разглагольствовал о том, что завяжет, и продолжал все в том же духе. Поэтому Светка догадывалась, чем закончится поездка в баню к Алексееву, но рукой махнула – все едино сделать ничего не могла!
В пятницу она ждала благоверного до последней электрички, от окна не отходила. Поезд простучал мимо дома без четверти час. Через две минуты должен был появиться блудень Вадим Ефимов. Но он не появился.
Светка накинула куртку с капюшоном, влезла в старые кроссовки и, как была – в пижамных штанах! – вышла в ночь, свистнув собаку. Джина и рада была пошляться в потемках. Она шныряла по кустам, шумно нюхала жухлую траву, копала за деревом любимую яму. Ей по барабану было, явится хозяин на ночлег или нет. Она его любила, но не выносила противных запахов, а он, как назло, как с запахом – так с любовью к ней! Тяпнуть бы за нос разик, да нельзя. Хозяин!
Они так и не выгуляли ничего, только продрогли. Дома Светка походила из угла в угол, всплакнула даже, еще пару часов подождала, надеясь на то, что мужа подбросит кто-нибудь из приятелей на машине, и, не дождавшись, упала в слезах на постель. Ночью она замерзла и вползла под одеяло. И тут же ощутила свое одиночество. “Одиночество”, – грустно подумала и отключилась. В этот раз обошлось без самоедства на тему: “любит ли меня еще Вадик Ефимов или отдает предпочтение кому-то еще”. И меньше всего ей хотелось думать о том, что муж ее, принявший на грудь больше, чем нужно, сладко спит на банном чердаке в душистых вениках. Это было просто бессовестно с его стороны! Светка баню тоже любила, с вениками, но ей так редко удавалось выбраться к подруге на дачу! Она завидовала своему заблудшему супругу, который, вероятнее всего, спал на душистых вениках под старым тулупчиком…
Если бы под тулупчиком…
“Вот не дурить бы мне вчера, да остаться у ребят, да завалиться на банном чердачке на венчики… Эх!” – горько вздохнул Вадик Ефимов и сунул нос поглубже в воротник ветровки, который не грел, но под воротником можно было согреть нос дыханием, и казалось, что от этого становилось немножко теплей.
Накануне вечером его уговаривали остаться. И выпить было, и тулупчик теплый, пахнущий козлом совсем не противно, ему заботливо предлагали. Но Вадик, как тот козел, из коего тулупчик сшили, уперся. “К Светке! Домой!” – скомандовал он сам себе, и отправился на последнюю электричку, прихватив пакет со своим полотенцем.
Его поуговаривали, но все было напрасно, и тогда ему щедро плеснули “на посошок”, и этот последний раз стал роковым в цепи событий лучшего дня недели – пятницы. Ох, не зря говорят: не пей в пятницу – пропьешь субботу! С другой стороны, когда и пить, если не в пятницу?!
Электричку Ефимов увидел издалека – светящийся в ночи циклопий глаз во лбу! – и припустил рысью к платформе. Пару раз он провалился в какие-то ямы, которых было не видно на тропе, больно стукнулся “горячей косточкой” и, прихрамывая, вполз в первый вагон электропоезда. Ехать ему было минут семь, не более. И если бы не эта “горячая косточка”, то он бы простоял в тамбуре, и благополучно бы прибыл домой. Но конечность ныла, и хотелось сесть, чтобы почесать больное место под носком и штаниной, и, сдвинув в сторону дверь, Ефимов протиснулся из тамбура в вагон, и приземлился на деревянную лавку.
В вагоне было тепло. “Затопили!” – блаженно улыбнулся Вадик и… провалился в сон.
Проснулся он в полной темноте за окнами и в вагоне. Было холодно так, что у Ефимова зубы исполняли польку-бабочку. Поезд стоял, пассажиров не было, и вещей у Вадика тоже не было. Никаких. Он не сразу сообразил, что за окном глухая ночь, и он совсем не дома.
“А где?!”
Межвагонные двери разъехались в разные стороны, и по глазам Вадика скользнул луч света. Пробежал мимо, потом резко затормозил и вернулся. – Кто тут? – незнакомый голос в темноте пригвоздил Ефимова к скамейке. Мало ли кто может так страшно спрашивать! Вещи-то сперли уже. Может, теперь за его жизнью пришли?! Жизнь, правда, никчемненькая, но убивцам не все ль едино, какая она, если ее собираются отнять?! – Я тут… – робко ответил Вадик и поежился. – Холодно-то как! Мужики, где это мы, а? – В Калище! Станция конечная. Вылезай! Поезд дальше не идет!
Ефимов обрадовался. И название станции знакомо, и мужики на убивцев-ворогов не похожи. Далековато, правда, проехал, но не край света. Одно плохо – ночь глухая. – Простите, – Ефимов включил интеллигента, что его всегда выручало: голос у него такой был, что все “извините-пожалуйста” всегда помогали ему выиграть. – А куда он идет? – В депо! – Мужики, а нельзя мне тут поспать до утра, а? – спросил вежливо Вадик, и от слова “поспать” его передернуло: теплее- то вряд ли станет, а в таком холодильнике он к утру вполне может примерзнуть к лавке. – А утром я прямо на ней назад в город уеду… – Нельзя, мужик. Эта электричка утром никуда не пойдет. Пойдет другая. – Ну, как же мне быть-то? – На платформе загорать! – Да если б загорать, – расстроился Ефимов. – Если б загорать…
Он тяжко вздохнул, поднялся, несмотря на то, что хотелось вцепиться в отполированные миллионами задниц старые деревянные брусья сиденья, и двинул на выход.
На пустом перроне было знобко и темно. Железнодорожники, что так ловко выпроводили его из вагона – сквозь щель между тугими, яростно сопротивлявшимися насилию створками – проследовали дальше по составу. В черных окнах вагонов свирепо рыскали лучи фонариков, выискивая бедолаг, вроде Ефимова. Вадик попытался открыть створки дверей, из которых его только что выпихнули столь бесцеремонно, но не получилось. Электричка дернулась, лязгнула железно и уползла, мигнув напоследок Ефимову красными глазами. И тут же навалилась темнота. Мертвая какая-то, черней – черного. “Как у негра… там”, – грустно пошутил Вадик, устраиваясь на жесткой холодной скамье.
Сначала ему страшно хотелось спать, и он, невзирая на отсутствие комфорта, задремал. Проснулся оттого, что его кто-то нюхал шумно. Большой и мохнатый нюхальщик влажно дышал ему в лицо.
“Медведь!” – метнулось в одурманенной сном голове. А что?! Лес же кругом. И этот полустанок… Медведь шумно дыхнул в ухо Ефимову, он отшатнулся, мысленно попросил прощения у Светки, и только собрался отдать душу Всевышнему, как зверь начал лизать его. – Собака! – Ефимов обрадовался пришлому, видать, такому же неприкаянному, как он сам, обнял животину, но пес, видать, фамильярностей не терпел, от ласк уклонился и пошел, подметая платформу хвостиной, по своим собачьим делам. Ефимова бил озноб – от холода, от подступавшего похмелья. “Хорошо б сейчас супцу Светкиного, щец кислых, от которых хоть челюсти и сводит, зато как голову лечит!” – подумал Ефимов, поднялся с жесткой скамейки и медленно побрел в конец платформы. Там на краю бетонного помоста, как на краю обрыва, под которым не видно дна, он постоял немного. Подумал о том, как люди порой делают шаг в пропасть. Кто-то – камнем вниз, а кто-то, обретя крылья, взмывает вверх. А он как стоял на ночной платформе, так и стоит, посреди жизни своей непутевой, посреди ночи, посреди осени. Мрак и холод ночи не располагали к лирическим раздумьям, и, зябко поежившись, Ефимов побрел в обратную сторону.
На другом конце платформы было веселее. Стоял деревянный пакгауз, под крышей которого светилась тусклая лампочка. Чуть дальше торчала одинокая будка, наверное, стрелочников или путейцев.
“Ну да! Станция же!” Должны же тут какие-то люди быть!” И тут, будто в ответ на его отчаянные мысли, в будке вспыхнул яркий свет.
– Ура! – тихонечко обрадовался Ефимов и спрыгнул с высокой платформы.
Шурша колючим холодным гравием, кусочки которого неудобно подворачивались под ноги, Вадик пошел по обочине железнодорожного пути в сторону спасительного жилья.
В будке было шумно, гоготали мужики и сквозь их грубое ржание слышался одинокий смешок женщины.
Ефимов постучал в хлипкую фанерную дверцу. Его не услышали. Тогда он посильнее, костяшками пальцев погремел в дверной косяк. В будке стих шум-гам, и хрипловатый, сломанный водкой и “Беломором” басок настороженно спросил изнутри: – Кого еще леший принес?! – Меня! – Вадик радостно сообщил о себе, что он пропадает ни за что, просадив электричкой до конечной, и… Его не дослушали, грубо оборвали: – Вали отсюда, пассажир! – Мужики! Мне б в тепло, согреться б только! Пустите, а?!
Вадим искренне не понимал, как среди ночи можно отказывать человеку, если он замерзает и просит помощи?! – Слышь, ты! Экскурсант! – грубо рявкнули изнутри. – Тебе не ясно? Вали! А то выйдем и вообще зашибем!
Потом прозвучала фраза, повторить которую Ефимов бы не решился, в переводе с матерного значило, что Вадик, рожденный не от почтенных родителей, сам вырос человеком нехорошим, и заслуживает только грубого обращения, в том числе, в особо извращенной форме. – Понял… – Вадик отступил от двери, от тепла, от света. Он пошуршал по гравийной обочине в обратную сторону, с опаской косясь на черную стену леса, подступающего к платформе вплотную. Сосны гнулись и скрипели от ветра, а елки помахивали лапами, готовы были схватить зазевавшегося путника. И не видно было земли, из которой они произрастали, и не видно было, где заканчивались деревья и начиналось небо. А может, его и не было в этом месте! Может, один сплошной лес, для устрашения!
Осенью темно. Рассвет наступает поздно, если вообще наступает! Когда спишь, этого не чувствуешь, и, вынырнув из сна, по темени за окном определяешь час и снова засыпаешь, если черно, и чуть подремываешь, если начинает чернильно синеть на горизонте.
У Вадика глаза засыпало песком – так хотелось спать. Но изза холода – это он знал наверняка – ему не уснуть. Он лежал на жесткой скамейке и грустно думал о том, что утро будет еще то. Если ему удастся без приключений добраться до дому, то Светка съест его с потрохами. Вадик попробовал вспомнить, чего он лишился в своем последнем пьяном дрейфе. Кошелек, в котором был аванс, почти целенький, так как пили в этот раз исключительно на чужие: Алексееву откуда-то привалил солидный магарыч в виде ящика хорошего грузинского вина.
“Лучше б я аванс пропил, – с грустью подумал Ефимов. – Или б Светке чего толкового купил…”
Часы либо в поезде сняли, либо в бане забыл. То же самое и с мобильником: или – или…
Главная потрава – это сумка, в которой были три новые книжки. Не читанные еще! Какие – Вадик уже и не помнил. Это было самое обидное. Не жаль полотенца пляжного, хоть за него Светка шкуру будет снимать не меньше, чем за аванс. Да, еще страховой медицинский полис. Вообще-то Вадик документы с собой никогда не таскает – пару раз терял, запарился восстанавливать! А тут полис сунул в карман сумки – собирался после работы в поликлинику заскочить, взять талончик к зубному. Взял! Теперь намаешься объясняться, где да как потерял!
Что еще-то?! Ах, да! Безделица одна для Светки – брошка в виде кошки из светлого металла. Дешевая штучка, но Светка такие обожает. Вадик каждый раз старается ее хоть чем-то порадовать. Что она видит-то, его Светка?! Работа – дом. Дом – работа. А он то бусики из жемчуга – хоть и не настоящего, но очень похожего на настоящий! – то заколку для волос чудненькую. А тут вот брошка приглянулась, но… Не с чем будет даже сдаться утром! Все похерил.
С этой грустной мыслью Вадик Ефимов задремал, а проснулся от жуткого холода и сырости, которая забралась под одежду, натекла в ботинки, просочилась в легкие, Вадик подхватился с належанного места, запрыгал по платформе, растирая закоченевшие конечности.
Вдали показались огни электропоезда. Ох, как же медленно он полз! Как сытый удав, как таракан по пачке дуста! Интересно получается: когда ты спешишь, эта поганка приходит на минуту раньше и со свистом уносится прямо из-под носа, а порой и вовсе пролетает без остановки.
Но вот из депо она выползает так лениво! И стоит у каждого столба. “Время, наверное, выжидает, чтоб строго-строго по расписанию, из минутки в минутку, отправиться в путь”, – подумал Вадик.
Наконец поезд подкатил, и единственный на платформе ночной пассажир бодро заскочил внутрь, предчувствуя сладость и приятность досыпа под стук колес в теплом вагоне. Да как бы вам не так! Вагон был холодный, почти промерзший насквозь. Ефимов пробежал по качнувшемуся вагону, упал на одно сиденье, потом на другое. Везде было холодно. “Не затопили! Уроды!” – чуть не заплакал от обиды ранний пассажир.
Он свернулся калачиком на деревянной лавке. Было так же жестко и холодно промятым за ночь на станционной скамье ребрам, но ветер не забирался под одежду – уже хорошо! Убаюканный мерным покачиванием, Ефимов уснул. Ехать ему было не менее часа, поэтому он и не беспокоился, что проспит. А зря! Проснулся уже в тепле, на Балтийском вокзале. В окно робко заглядывало солнышко. Первые пассажиры с корзинками и рюкзаками грузились в поезд. Суббота. Святой для дачников день. Хоть большой дачный сезон уже и закрылся, на шести сотках да в погожий осенний день всегда найдется работа.
Ефимов опустил ноги со скамьи и привалился лицом к холодному стеклу окна. Большие круглые часы на фасаде здания вокзала, которые он увидел издалека, криво улыбались стрелками – четверть седьмого. Вагон заполнился примерно наполовину, и электричка качнулась, поплыл за окном рассветный осенний пейзаж, обнажившиеся после листопада страшные пристанционные строения и помойки.
От тепла и укачивания Ефимову снова сладко задремалось, а в районе Ульянки двери в вагон резко распахнулись и два мужика в синей железнодорожной форме вошли в вагон. – Билетики приготовили! – бодро крикнул один, и от этой страшной для каждого “зайца” фразы, Ефимов мгновенно проснулся, вскочил с теплого насиженного места, и быстро пересек вагон, уходя от погони: на пятки ему уже наступал контролер, страшно щелкая компостером. Увидел, как удирает безбилетный пассажир, и засмеялся.
Ефимов пробежал до тамбура, рванул на себя двери и оказался в межвагонном пространстве с жутко лязгающими челюстями стыковочных металлических пластин и промаршировал сквозь следующий вагон. А поезд уже подходил к станции “Дачное”, на которой толпился дачный люди. Расталкивая народ локтями, Ефимов выбрался из толпы и галопом поскакал в обратном направлении в вагон, который уже прошли контролеры.
На его счастье народу там было не так много, и ему опять нашлось теплое место у окна. Он присел, склонил голову к стеклу, осмотрелся, улыбнулся милой барышне, сидевшей напротив. Девушка на его улыбку не ответила. “Ну и хрен с тобой!” – подумал Ефимов, втянул голову в плечи и прикрыл глаза. Тут он почувствовал, как устал от всего. Нет, даже не от ночевки на платформе и не от бега лосиного от контролеров. Глубже смотри! От пьянки этой, будь она трижды неладна. “Надо завязывать!” – решил Ефимов и впал в сон.
Проснулся он, как ему показалось, вовремя. Пейзаж знакомый за окном, загородный. “Надо полагать, это Володарка, – сделал предположение Ефимов. – Стало быть, следующая моя: станция Березай, поскорее вылезай!” Но следующей оказалась станция Старый Петергоф, стало быть, свою он опять благополучно проехал. Ефимов поспешил на выход.
Как назло, следующая электричка в сторону города была только через сорок минут, и обогретый утренними поездами, Ефимов снова замерз, как цуцик. И только холодное осеннее солнце слегка грело лицо и уши. Он попал в нужное место с третьего захода. Или с четвертого?!.. Он сбился со счета!
Стараясь не греметь, Ефимов аккуратно провернул ключ в замке, радуясь тому, что не потерял его, как это бывало частенько. Слава Богу, связка ключей в этот раз у него была припрятана во внутреннем кармане куртки, и, значит, не придется выслушивать Светкины вопли по поводу изготовления новой партии.
Светка спала. А его любимая собака радостно замахала хвостом, приветствуя заблудшего хозяина, и принесла в зубах поводок, предлагая погулять и совершить утренний попис. – Потом, родная, потом! Мама погуляет с тобой! – отказался от променада Ефимов, и жестом приказал собаке лежать. – На место! Не мельтеши!
Ефимов на цыпочках прошел в комнату, быстро скинул с себя джинсы и рубашку, и остался в смешных полосатых трусьях. Приподнял уголок одеяла. Оттуда, из пододеяльной внутренности потянуло Светкиным теплом, волнующим и родным, хорошим мылом и выветрившимися духами. Стараясь не разбудить жену, Ефимов влез в пододеяльную норку, как вор в форточку, и затих. Вроде не разбудил. Он полежал тихо с минуту, протянул руку, обнял Светку за ее огнедышащий бок. Светка отпихнула его и засопела обиженно. Не спит… – Свет! Светик! Прости поганца! – заканючил Ефимов, снова обнимая Светку. – Убить бы тебя, скотина, – беззлобно сказала она и развернулась резко к нему. Сна в глазах – ни капли. Просто в забытьи была.
“Переживала! – радостно ворохнулось у Ефимова в груди, будто птичка заметалась в тесной клетки. – Лапушка моя!” – Убить бы тебя! – повторила Светка, все еще упираясь в грудь ему сильными кулачками. Помолчали. – Свет, мне было страшно и холодно, – Вадик обреченно уронил слова. – Холодно и страшно. И меня нюхала собака. А я думал – медведь! И я думал, сожрет он меня, чистого, послебанного! И Светку свою я больше никогда не увижу… Светка открыла глаза. Всхлипнула. – Дурак ты, Вадька, у меня! Ох, какой дурак! – она обняла его и засопела в шею.
Ефимов сладко зевнул и зажмурил глаз от пробившегося сквозь штору и холодную синь стекла бледного, но ослепительно- яркого солнечного луча. Нашарил Светкину ладошку и сложил в нее дешевую брошку – киску с зонтиком, – которая нашлась-таки в кармане куртки – завалилась за подкладку и не пропала! Светка раскрыла ладошку, рассмотрела подарок и пискнула счастливо, и выдохнула: “Спасибо!”
Вадик Ефимов сглотнул комок.
Поздняя осень.
Суббота.
Теплая пододеяльная благодать.
Тихое семейное счастье.
Наталья Труш
член Союза писателей России