С Игнашей Ереминым я познакомился на срочной службе, которую проходил в одной из республик бывшего СССР. Много воды с тех пор утекло, но есть люди, которые, бывает, даже одним своим поступком или какой-то одной, только им свойственной особенностью, чертой поведения так удивляют или озадачивают тебя, что и через годы и десятилетия (если память, разумеется, ничего), бывает, чуть прикрыл глаза – и они – вот уже перед тобой.
Игнат служил в артполку, казарма которого располагалась по соседству с нашей пехотной – из дверей во двери. И я, имея привычку еще в те далекие годы внимательно присматриваться ко всем встреченным в жизни людям, наблюдая всякий день десятки солдат, проходящих через нашу казарму в соседнюю, не мог не обратить внимания на рослого смуглого брюнета, довольно спортивного вида, несколько, впрочем, полноватого. Позже, приглядевшись повнимательнее, я отметил одну особенность его лица – на нем почти всегда играла какая-то самодовольно- презрительная улыбочка.
А потом, оказавшись случайно с ним в солдатской чайной за одним столиком, я заметил и другую интересную деталь, теперь уже в его форме: небольшие, но хорошо заметные остатки споротых желтых лычек по краям черных артиллерийских погон этого почти двухметрового рядового. В армии на погоны смотрят весьма пристально, и потому любая особенность или непонятка на них вызывает непременно кучу вопросов. И я, убежденный, что знаю уже всех ребят своего призыва – как в родном пехотном, так и в артполку (на срочной солдаты даже из разных частей, если они расположены поблизости, больше всего тяготеют именно к однопризывникам), уже был в курсе, что Игнаша одного со мной набора, но в учебной части, как я, не служил.
“Надо же, – подумалось, помнится, с удивлением, – еще года не служит, а уже и сержантом побывал, и разжаловать успели. Интересно, за какие же это “подвиги?”.
Потом мы как-то разговорились с ним за чаем – в армии однопризывники знакомятся в один момент. Сначала, как водится, “как зовут?”, “откуда будешь, зема (земляк)?”, а потом, допив чай с булкой, мы вышли продолжить знакомство в курилку возле чайной – время поговорить еще оставалось.
Усевшись на скамеечке, он похлопал себя по карманам ушитых в обтяг, совсем “по-дедовски”, ПШ-брюк и достал пачку иностранных, никогда прежде не виданных мною сигарет – “Честерфильд”. Я понимаю, что в теперешнее время этим барахлом никого уже не удивишь, в любом киоске подобного добра завались, но в годы моей срочной было по-другому: увидеть у простого солдата такую, никогда не встречавшуюся дотоле пачку казалось весьма удивительным. Я даже пожалел тогда, что некурящий.
Взяв сигарету, он небрежно протянул пачку мне, как хорошему знакомому, мол, угощайся. Я отказался, но заметил завистливые взгляды куривших вокруг нашу обычную “Приму” солдат. Разглядывая невиданный доселе картонный коробочек, я, между тем, еще внимательнее присматривался к хозяину сигарет. Форма на нем была грязноватая, давно не стиранная, но не такая, как наше ХБ (хлопчато-бумажка), а дороже – полушерстяная, притом ушитая донельзя, как у самых отъявленных армейских “дедов” (старослужащих), сапожки по ноге – хромовые, офицерские (мы все ходил в кирзачах), погоны на плечах явно с какой-то внутренней вставкой – прямые, словно доска и полная грудь разных значков. Да еще эти обрывки лычек – поневоле задумаешься, кто перед тобой сидит: “дедушка”, “дембель” или “черпак” – на срочной к таким тонкостям относятся весьма ревностно.
Вопросы так и рвались с языка.
– Слушай, – наконец не выдержал я, стараясь прежде всего разрешить сомнения в главном, – а по какому же ты году служишь?
– Хе-хе, – усмехнулся он самодовольно. – Похож на “дедушку”, да? По первому, как и ты, зема. – И, видя мое удивление, пояснил:
– У меня мама такая, что все равно, по какому служить. Она в Министерстве торговли работает, что хочешь достанет. Все ее боятся, только я не боюсь. Вот приедет она скоро меня опять подкармливать – увидишь.
– Эй, сапер! Младшой! – крикнул Игнату высокий худой солдат из их полка Дима Кабанков, давнишний мой знакомый, собиравшийся весной увольняться. – Хорош языком трепать, работать тоже надо!
Сплюнув со злобой в сторону звавшего и швырнув в кусты недокуренную редкостную сигарету, Игнат тяжело поднялся со скамейки и медленно, сутулясь пошел на зов.
Разговор ничего не прояснил, вопросов оставалась целая куча.
“Надо будет у Кабана как-нибудь спросить”. Но рядового артполка Кабанкова я тогда целую неделю не мог отловить для разговора. А потом в их полк приехала мать Игната.
Странные штуки случались порой при социализме: все же воинская часть, проходная (КПП) существует для того, чтобы не пропускать на территорию посторонних (а для чего она еще нужна?). Но вот уже прошел в народе слушок (у нас говорили “параша”), что мать Игнаши в Министерстве торговли большущая шишка, вроде даже замминистра, все может достать, любой “дефик” (дефицит), и вот вам пожалуйста: ворота КПП открываются нараспашку, впускают ее на черной “Волге” (бугровозе) вместе с личным шофером, словно комдива, и носятся они свободно вдвоем с водилой и большущими сумками в руках по всем казармам (куда ее пускать вообще не положено), разыскивая ненаглядного Игнашечку, и никто ей слова поперек не скажи!
Выглядела эта дамочка, помнится, очень молодо, гораздо моложе своего возраста (мы потом у Игнашки интересовались, кой ей годик), стройненькая такая, одета в настоящие новенькие американские джинсы и кожаный по фигурке пиджачок (в годы социализма просто непроходимый дефицит), на правой руке – браслет широкий золотой, на левой – тоже цельный золотой, но поуже, с часами, в ушах – серьги с камнями, так и горят на солнце, да еще кулон на толстенной цепи на шее, также, разумеется, из драгметалла. Наши офицеры глядят потрясенно на сие великолепие и как-то, видимо, теряются – никто остановить ее не рискнет, когда подобная неотразимость по чужим казармам туда-сюда внаглую шнырит. А сколько нам на политзанятиях, помнится, наш ротный Сталиков тогда про бдительность толкал, даже под запись давал, и все мы конспектировали, бедные, а тут – на тебе, пожалуйста! Вся бдительность прахом пошла! Полдня открыто болтаются гражданские посторонние люди на территории показательной (!) воинской части, на своей машине вперлись – и все молчат в тряпочку, не хотят ссориться с торговцами. Нет, что ни говори, бдительность у нас в восьмидесятые годы уже не шибко дорого стоила…
Наконец нашла министерская маман дорогого сынулю. Повела в курилку кормить. Подходить нам казалось неудобным, издалека смотрим. Но Игнаша – человек добрый был, подозвал и нас, своих знакомых, закусить вместе с ним, чтобы веселей было.
Подошли мы, смотрим: вываливает его мамаша из сумок такие продукты, которых мы в жизни никогда не видали тогда: икра такая, сякая, колбасы копченые в золотых обертках, крабы и рыбы какие-то непонятные – чего только нет. Офицеры наши как раз мимо шли – так мама с сыном и их пригласили. Они, правда, есть отказались, но тоже глаза вытаращили на такое изобилие – в магазинах того городка, где я служил, ничегошеньки не было подобного. А когда разодетая маман бутылку коньяка “Камю” и еще другую КС открыто поставила на скамью в курилке и маленькие серебряные стаканчики вокруг, совсем застеснялись наши бедные командиры, сказали, что, дескать, на службе они – и быстрей оттуда, от искушения подальше – тоже ведь люди.
Ну а мы – солдаты, толпимся вокруг, по кусочку разную невиданную снедь со скамейки таскаем и невольно их разговор слушаем. Слушаем и ушам своим не верим.
Только Игнат наелся, закурил свой любимый “Честерфильд” (он потом говорил, что других сигарет не признает), стала его мама сетовать, мол, он на этой долбаной службе много курить стал, бедный мальчик, совсем себя не жалеет, а потом вдруг выдает спокойно так, никого не стесняясь, словно они одни сидят:
– Игнашенька, может тебе в другую часть уже пора перевестись, ближе к дому (он служил в сотне километров от родного города, меньше часа езды на “бугровозе”)? Если хочешь, я легко эту ерунду устрою.
Сынок жует, головой мотает. Маман помолчала, повздыхала и снова о службе:
– А может, тебе опять хочется сержантом немножко побыть? Так я и это сделаю, мне уже говорили, что в вашем автопарке запчастей к машинам нет, даже вон целый список составили, а мне это дерьмо достать – раз плюнуть. Так что не волнуйся, сделаем, как скажешь.
Слушаем мы и понять не можем – шутки, что ли, это у них такие или как? Да неужто мать, какая бы там ни была, может сыну лычки сделать? Не комдив же она на самом деле! Да и кабы всерьез, не стала бы она совсем уж открыто, внаглую, о таких вещах говорить, видать, это юмор у них, торговцев, такой.
В общем, закусили с ним, поблагодарили за угощение, с тем и разошлись.
А еще через недельку, наверное, отловил-таки я в курилке после обеда Диму Кабанкова, которого в их артполку солдаты уважительно звали Старший сапер, хотя погоны у него, несмотря на приближающийся “дембель”, были гладкие – рядовой.
Вот, значит, сидим мы с ним на лавочке, лясы точим о том-о сем, а тут вдруг мимо нас Игнаша идет не спеша в своей ПШ в обтяжечку, хромы блестят на ногах гармошкой – одним словом, франт, по солдатским меркам.
Увидел, что я со Старшим сапером сижу, разговариваю дружелюбно, и быстренько слинял куда-то.
А старослужащий Дима тоже, увидев его, помню, поморщился презрительно и сплюнул в обод посреди курилки, куда окурки бросают.
– Ты чего? – удивился я, заметив перемену настроения на лице приятеля.
– А-а! – махнул солдат рукой, – мой бывший командир пошел. Маменькин сынок! Терпеть не могу таких…
– Ну, он-то не виноват, что мама такая пробивная, – попробовал я тогда вступиться за однопризывника.
– Виноват! Ты его еще не знаешь, – губы Кабанкова вновь скривились презрительно. – Он, когда к нам в полк попал, рядовым, разумеется, сразу начал всем объяснять, какая у него мамаша и какой он от того особый. А в нарядах знаешь, как? Делать нужно то, что прикажут. Вот и пришлось ему как-то туалет ротный мыть, а он – натура тонкая, дома у них, небось, прислуга или там уборщица за ними прибирала, а тут самому пришлось, прикинь! Помню, расстроился он после этого наряда ужасно, все в штаб бегал, маме звонил, чтоб поскорей спасала его, бедненького от мытья солдатских сортиров.
– Ну и как, дозвонился? – засмеялся я, все еще не воспринимая всерьез его рассказа.
– А как же! Примчалась его матушка, ротному нашему сразу – ковер, старшине – другой ковер, еще кому-то там. Я водилой тогда был, сам отвозил их – красивые ковры были, большущие, в магазинах таких не видел никогда. Стали наш ротный со старшиной после этого бегать, в штабе хлопотать – и вот тебе – оглянуться мы не успели, а Игнаша через два месяца службы уже младшим сержантом стал, безо всяких учебок и подвигов звание схватил!
– Да быть такого не может! – уставился я на него. – А чего же он теперь опять рядовой?
– Ха-ха-ха! – засмеялся Старший сапер. – А потому он теперь рядовой, что командовать своими солдатами тоже оказалось трудно. Они-то с мамой своей золотой, небось, думали, что пришлепают лычки на погоны – и сразу тебе жизнь спокойная наступит – туалеты не надо мыть, ничего не делай, командуй себе. А командовать-то оказалось в натуре гораздо тяжелее… Эти самые ваши учебки все же не от скуки придуманы, там будущих младших командиров долго командовать учат. А чтобы нормально командовать народом, знать много надо – и людей своих знать, подчиненных, значит, и технику там, вооружение разное, иначе слушаться солдаты тебя ни хрена не будут. Он, правда, здоровый бугаина, этот Младшой, говорят, фехтованием дома занимался, д’Артаньян хренов, собственного тренера, вроде, имел (мама, небось, устроила), вот и попробовал он было одними кулаками в своем взводе дисциплину держать. Да разве кулаком чего добьешься?! Дал он раз одному, кто послабже, другому, третьему, а потом нарвался на парня покрепче, тот и ответил, как следует (здесь Старший сапер почему-то нехорошо улыбнулся). И опять побежал наш Игнаша в штаб, маме своей мощной звонить, чтобы снова рядовым его сделала. Конечно, если авторитета у командира нет, туалет мыть все-таки в сто раз легче, чем живыми людьми командовать. А авторитет командира, он ведь не кулаком добывается, скажешь, нет?
– Слушай, Дим, ну а как же все-таки разжаловали его? Ведь должна быть какая-то провинность?
– Наивный ты человек! – усмехнулся Старший сапер. – Такая мамаша, как у него, если сынку нужно, десять провинностей устроит. Погоди, она вот его еще куда-нибудь себе под крылышко служить переведет, дай только срок. А тут еще наши солдаты из артполка его после маминого разжалования Младшим стали звать, для хохмы. Улетно, правда? Эй, Младшой! – сурово крикнул он вдруг, заметив на аллее городка высокую фигуру Игната. – Смотай в столовую, скажи, чтобы дневальным обед оставили на одном столе. Понял? Давай, на одной ноге, уже не вижу тебя!
И здоровенный солдат с остатками лычек на погонах резво побежал в гору, к полковой столовой.
– Послушай, Старшой, – догадался я, – а это не ты случайно вашего Младшого воспитывал, когда матушка его лычками наградила? Ишь, как он тебя слушается, бегом…
– Не, не я, – усмехнулся Димка. – Да ведь это и не важно. Важно, что исправляется человек, слушаться учится. А любому командиру сперва слушаться надо научиться, а потом уже другими лезть командовать. Этот балбес за нынешний год точно чему-то в нашем полку научился. Теперь вон, слыхал, мать его предлагает сыну снова лычки, да Игнашка уже не хочет, понял, что рядовому, как там ни говори, легче служится, чем командиру, ответственности меньше. Жалко, если она все же заберет парня отсюда – он бы у нас человеком стал…
Игорь Дядченко