Борис ЦУКЕР
* * *
А в нашем детстве не было войны.
Хотя была, конечно. Понарошку.
Когда рубились насмерть пацаны,
Высовывалась бабка из окошка,
Кричала: “Ни покрышки вам, ни дна,
Глаза бы вас, заразы, не видали”…
А мы друзьям вручали ордена
И малышам – бумажные медали.
Но беззаботность покидала дом,
Взрослели мы, и множились заботы.
Друзья осуществляли день за днем
Стране необходимую работу.
Работали за совесть, не за страх,
Больничные бинты пятная кровью:
Афганистан, Нагорный Карабах
Абхазия, Чечня и Приднестровье.
А те, кто никогда не воевал,
По-разному сдавали свой экзамен:
Один тянул заклинивший штурвал,
Другой, патрульный,
был бандитом ранен.
И значит, не закончена война,
Хоть время красит в желтое бумагу,
Пока у нас в любые времена
Страна медаль вручает: “За отвагу”.
ДЯДЯ ВОВА
Мужичок он был не видный,
С искалеченной ногой.
“Запорожец” инвалидный,
И без рюмки – не герой.
Ангел вынул из воронки,
Возвратил на этот свет,
Выдал вместо похоронки
От осколка рваный след…
Мы росли, покоя дети,
И навряд ли кто постиг,
Как слова весомы эти:
Дядя Вова – фронтовик.
Нынче сам себе я странен,
Бесконечно горько мне.
Почему под пиво в бане
Видя, что он весь изранен,
Мы молчали о войне?
* * *
Напоследок рявкнула свирепо
Батарея, и огонь затих.
Плакало растерзанное небо,
Омывая мертвых и живых.
День ушел, до одури напившись
Круговерти лобовых атак.
Насчитали двести семь погибших,
А вот Витьку не нашли никак.
…Он винтовки выронил обломки,
Пошатнулся – и свалился в грязь.
На краю спасительной воронки
Трое немцев щерились, смеясь.
Голову корежило от звона,
Но толчок прикладом был суров,
И судьба оформилась колонной
Безоружных, раненых бойцов.
Мог бы жить и ждать подмоги свыше –
Ведь не политрук и не еврей –
Только на обочину он вышел
Из толпы измученных людей.
Поднял камень, замахнулся… Пули
Изрубили вставшего с колен,
А другие – те, кого согнули, –
Обреченно зашагали в плен…
Этот случай – да подать красиво,
Только не случился пьедестал.
Вот ответ военного архива:
Виктор Павлов. Без вести пропал.
ВАЛААМ
Пыхтел на Ладоге обычный пароход,
И ожидал на нем прибытия
на пристань
Войною круто перемолотый народ –
Когда-то летчики, саперы и танкисты.
Китом навстречу появлялся Валаам,
И в монастырской незатейливой юдоли
Дожить Ионами истерзанным бойцам
Была страною уготованная доля.
И этот остров, средоточие разлук,
Жил милосердием
без всяческих кавычек,
А человек, войной лишенный ног и рук,
В поселке был
до невозможности привычен.
По доброй воле исчезали для родных,
Насильно в прошлое
захлопывая дверцу,
И только память
норовила дать под дых,
Пока, споткнувшись,
не отказывало сердце.
Они смыкали упокоенно глаза,
Прощаясь с тяжестью
страдания и боли,
И улетали, улетали в небеса…
А в это время мы резвились
в средней школе.
* * *
На кладбище зимою – тишина
Гуляют по дорожкам снег да ветер,
И днем фигура редкая видна,
А в темноте души живой не встретишь.
Расцвет застоя. Серые дома,
Безличье окружающего мира.
И кажется порой – сойдешь с ума,
Но все-таки: отдельная квартира.
Здесь нету ни театра, ни кино –
Для новостроек вечная издевка –
Но нам везло.
Ведь здесь давным-давно
Уже была деревня Пискаревка.
И подвига блокадного звезда
Колола зарубцованые раны,
И майским днем шагали мы туда,
Сжимая помертвевшие тюльпаны.
И класса замечательный народ,
Мои сестрички школьные и братцы,
Решил в последний общий Новый год
До кладбища привычно прогуляться.
Пришли – и встали. Вам, средь бела дня,
И не представить даже на мгновенье,
Как в переливах Вечного огня
Ожившие, раскачивались тени.
Нет, позабыть я это не смогу,
Хоть внуков и качаю колыбели:
И наши с Танькой тени на снегу,
И бесконечность траурных постелей.
…На кладбище зимою – тишина,
Да и кого в мороз тут можно встретить…
В тот вечер в сны мои пришла война,
А день Победы ждал тридцатилетья.
* * *
Его мы звали попросту “Беспалый”.
Ходил в котельной тих и неказист,
Немного странный, непонятный малый
Зато в делах – большой специалист.
И даже инженер, который главный,
Имел на кочегара свой расчет,
И знал: на слух любую неисправность
Вот этот мужичок легко найдет,
Найдет – и нам:
“Вперед! Трудитесь, зайцы!”
Шагнет к столу, где чай уже налит,
Сомкнет кольцом оставшиеся пальцы
И “Беломор” привычно засмолит.
На Новый год мы с ним делили смену.
Махнув стакан в кондейке, у трубы,
Он вдруг сказал, негромко и не в тему:
“Да подо Мгою. Собирал грибы.
И от прогулки этой окаянной
Семь лет назад, четвертого числа,
Остались лишь большой и безымянный,
А остальные мина унесла”…
Никто его потом не звал “Беспалый”.
В котельной нашей, ловок и плечист,
Работал Жора – безотказный малый,
Когда-то виртуозный пианист.