Серб Юрий.
Площадь Безумия. СПб. 360 с. Современная русская проза.
Умеет автор давать своим романам литературно интересные названия: “Речка Нача”, “Площадь Безумия”. Должно быть, интересный роман – нельзя не читать. Коллеги на презентации книги высказывались, в основном, положительно, но разочарование за словами сквозило. В чём дело?.. Чёткий, ясный вразумительный слог, вполне убедительный стиль воспоминания о времени и людях 1987-1990 годов, периода, названного в истории “перестройкой”.
Автор и его друг Геннадий Серафимович Салабин, чей дневник он разбирает, – “широко образованные люди”, у нас называются интеллигентами, работают в престижном Интернациональном клубе моряков, в особняке на канале Грибоедова, 166 – всё располагает читать повествование с большим интересом. Читатель захлёбывается иллюзией правдоподобности событий, ещё свежих в памяти современников.
Салабин с наслаждением “сидит” на месте директора Интерклуба, “прежние тревоги рассосались”, видимо-невидимо людей вокруг суетятся: “Много людей перебывало в Интерклубе… как выгодоприобретателей “перестройки”, так и её жертв… и подбирают что плохо лежит” (сс. 259, 272). Особняк – символ морского пароходства и советского государства – постепенно разваливается: “В дискотеке обрушилась дюжина потолочных плиток” и не только. Сходит “смехотворный” директор попросить ремонта у начальства, выслушает отговорки и дальше сидит за чашечкой кофе (“Не бывает в Интерклубе хорошего кофе, не бывает… И чашечки щербатенькие”).
И думает директор Салабин: “…Что за штука – жизнь, и что, интересно, говорится об этом у Нострадамуса? А то и спросить ведь не у кого” – без иронии не читается (с. 229). Когда всё развалено-растащено, Салабин “увольняется по собственному желанию” и лезет в старый пыльный подземный ход вспоминать библейские проповеди. Да зачем проповеди? Все эти истины давным-давно вписаны в своды законов государств мира – и в церковь не ходи. Другое дело: художникиписатели много веков подряд создавали легенды о рае и аде на библейские сюжеты для послушания людей, чтобы они особо не растекались в собственных мыслях, а то!..
Автор таки загоняет Салабина хвататься за библейские небеса, будто в каком-нибудь Средневековье, а никакого другого, третьего, четвёртого… пути в жизни быть не может. Конечно, автор пишет слегка иронично, иначе нельзя обстановку душевно- духовной расслабленности людей, как они “крутятся” или вальяжно “сидят за чашечками”, воспринимать невозможно, писатели давно к тому приучили. Правдоподобно создаётся иллюзия “реальной действительности”. Легко и приятно незабытое читать: и лёгкая ирония, и приём показывать персонажей репликой, жестом, а не описанием внешности. Откроет человек рот, скажет несколько слов – и весь просвечен с его внутренним миром и внешним стремлением – подобное мастерство не слишком часто в литературных произведениях встречается. Автору не откажешь в мастерстве превращать свои идеи в пластичное романное повествование.
Чем можно быть недовольным?
Самым главным: ничего нового – и в этом разочарование. Я читаю не роман, я Автора читаю: нюансы его души и зигзаги мышления. Наш автор “пристраивается” к своему герою Салабину и уподобляется ему: ни новых мыслей, ни чувств по поводу друга и его “сидения” на номенклатурном посту не выражает. То ли автор у Салабина, то ли Салабин у автора “путаются” под ногами, остроты иронии не добавляя, нарушают цельность повествования. Писал бы уж полностью от себя или положился на “дневник”, вместо бесполезного раздвоения личности.
А “безполезный”, “безпокойный”, “безхитростный” – любой корректор госиздательства обязан выправить согласно правилам языка, а текст с ятями заключить в кавычки как чужой – Правила языка есть государственный Закон. А каприз автора воспрепятствовать оглушению звонкого согласного перед глухим – неестественно. Новаторство может выражаться в новой мысли или в неожиданном осмыслении. И зачем автору в СВОЁМ произведении писать давно надоевшие банальности: “Умом Россию не понять”, “То ли ещё будет!”, “сыновья лейтенанта Шмидта” и др.
Описывать правдоподобно действительность каждый грамотный, в общем, умеет, что и делают в основном наши члены литературного сообщества – описатели.
Писатель – не каждый, он выше каждого и зорче любого своего персонажа, строго держит всех в своём кулаке и “каждому-любому-всякому” покажет, чего они стоят, – на глаза ему лучше не попадаться! Тем более, в 60-е годы начался в журналистике и беллетристике такой разгул острейшей иронии и наглой эпатажности, что лёгкая ироничность нашего автора смотрится слишком робко. Жёсткая сатира могла бы ещё соответствовать. Писатель, переживший российские катаклизмы, “перестройку”, социально-политическую революцию 90-х, последующий мор населения, разруху, почти уничтожение страны – всё это сделали явно отрицательные “герои” (положительные создают, а не разрушают созданное веками) – и вышедший живым с “площади Безумия”, по-моему, должен быть злым, как чёрт, и, как дьявол, бешеным: никого не щадить от кары. Но в то же время – залюбить до безумия: без энергии страстной любви и страшной ненависти, сейчас представляется, нечего браться за писание. Потому читатель разочаровывается. Автор правдиво “слизал” тогдашнюю действительность, её все знают, потому читают с удовольствием (“легко читается”), узнают самих себя (правдоподобно), но недовольны, как я, и автором, и его романом, хотя не такое простое дело писать роман за романом.
Но дело не в этом. Дело в том – как МЫСЛИТЬ о недавно прошедшем. Автор, как и его друг Салабин, – человек непонятный: ни ругается, ни рыдает, ни смеётся – он мыслит в общепринятом русле без всякого напряжения, специально воссоздаёт беллетристическую картину жизни для массового читателя. Чтобы “легко читалось”? Автор ещё более расслаблен, безволен, безынициативен, чем его “герой”. Когда всё развалилось, он направляет “героя” к библейским проповедям, ещё больше смиряться? “Герой” и так смирный дальше некуда. Автор смирнее любого смирного. Неужели он не видит никакого другого пути для людей? По-моему, преступное неуважение к человеческой личности после вежа Просвещения и почти вежа Атеизма.
И что наши писатели всё обращаются мыслями назад подумали бы вперёд, увидели бы больше хорошего: мысли о будущем не портят лицо разочарованием. А мрачное прошлое противно выглядит на всей фигуре.
Душевно-духовная расслабленность пошла от вековой задавленности мысли: за смелую мысль сжигали на костре, вешали, четвертовали, сажали в тюрьму, загоняли в лагеря. Отучили людей мыслить – зомбировали проповедями. Это вошло и в плоть, и в кровь, и в гены поколений.
Литературе, как искусству, нет никакого дела до “реальной действительности”, она создаёт свою ХУДОЖЕСТВЕННУЮ картину с героями-персонажами – произведение ума, воображения и оригинального осмысления Писателя, поднявшегося над действительностью.
Может быть у нас такой Писатель?
Должен быть! Обязан. Такой великой стране нужны нерушимые сокровища: основательный дом гражданина и цитадель писательского духа для самостояния человека! Как же содержать огромную страну без воли и энергии в людях? Нельзя предавать и сдаваться. Писатель может знать выход из постоянного тупика – путей может быть больше, чем два, три, четыре… Когда же придёт НЕВЯЛЫЙ Писатель?
Этот будущий писатель знает: если своему персонажу покажет для мысли один, два, три пути – значит снова обманет читателя. В жизни ходов больше, чем на шахматной доске, а в его творческом воображении мыслительных вариантов больше, чем он знал до сих пор.
Не только речь о писателе, любой человек, если он сумеет ОТСТРАНИТЬСЯ от накопленного в себе количества булыжников из мнимых вер, сомнительных знаний и неудачных опытов, откроет в себе кладезь НОВЫХ мыслей о жизни и о себе, тем и заполнит вечную духовную пустоту.
Собственное мышление должно стать популярным, внушать веру в самого себя.
Мыслей о будущем так не хватает! Пусть идеализм, утопизм, даже присущая нашим писателям наивность могли бы сгодиться для выхода из современной духовной стагнации. Серьёзное дело писать роман в период, когда читатель не верит, что писатель скажет что-нибудь новое, а прошедшее он давно знает сам. Хочется, чтобы современный писатель был смелее и мудрее любого читателя.
Но, видно, придётся ещё пострадать-помучиться…
Людмила Бубнова