Отрывок из повести «Триумф и трагедия барона»
В историю России барон Штиглиц вошел как купец, фабрикант, финансист. На его деньги строились железные дороги. Его фабрики производили бумагу и ткани. Он был придворным банкиром и первым управляющим Государственного банка России. За всю историю государства Штиглицу не было равных как по количеству благотворительных взносов, так и по их значимости. В память о нем остались Свято-Троицкая церковь в Ивангороде, Училище технического рисования в СанктПетербурге (ныне Санкт-Петербургская художественно-промышленная академия имени А.Л. Штиглица) и другие здания, украшающие до сих пор наш город. Долгие годы имя его было в забвении. Даже когда стали вспоминать российских предпринимателей Мамонтова, Морозова, Путилова, Рябушинского, о бароне Штиглице средства массовой информации хранили молчание. Сегодня мы предлагаем в сокращенном виде главу из повести Владимира Васильева «Триумф и трагедия барона». Ее выход посвящен 200-летию со дня рождения Александра Людвиговича Штиглица, которое будет отмечаться в нашей стране в 2014 году.
* * *
…Выйдя от Трубникова, Александр Людвигович еще долго стоял подле кареты, любуясь деревьями, покрытыми зеленым пушком, вдыхал ароматы наступившего запоздалого петербургского лета. Ему не хотелось думать ни о Главном обществе российских железных дорог, ни о банкирском доме «Штиглиц и К.». Окруженный тонкой, нежной красотой первых летних дней, когда после долгих ожиданий природа вдруг наполнилась жизнью, барон боялся пошевелиться, чтобы не разрушить эту незримую хрупкую оболочку.
Из издательства он намеривался проехать на биржу, но сам почему – то скомандовал себе к Летнему саду. Только оказавшись на первой скамейке у начала пустовавшей аллеи, Александр Людвигович ощутил всю нелепость своего поступка. Он попытался подняться и продолжить путь, но вдруг откуда-то из глубины памяти выплыло, казалось бы, давно забытое происшествие, случившееся с ним здесь. Ранним ноябрьским утром 1854 года Александр прибыл к Летнему саду с тем, чтобы взять с собой Фелейзина, с которым намеревался ехать в Петергоф – они готовили документы на строительство железной дороги из Петербурга на Петергоф. Запахнув шубу – на улице стояла морось и дул сильный ветер, он вышел из кареты размять ноги. Едва сделал несколько шагов по брусчатке, как почувствовал на себе чейто взгляд. Оглянулся – волк! Худой серый хищник явно был кем-то или чем-то напуган. Он тяжело дышал, втягивая чуть ли не до хребта тощий живот. Шерсть на нем топорщилась рваными клочками. Белые манжеты лап покрывались слипшимися комьями грязи. Чуть сгорбившись, втянув голову в шею, он внимательно смотрел на Штиглица серыми, налитыми кровью глазами.
Неподалеку послышались голоса. Человек и зверь одновременно оглянулись на звуки. Спустя мгновение их взгляды вновь встретились. Штиглиц сейчас не помнил, но тогда ему показалось, что волк тихо заскулил, как собака, глаза его повлажнели. Голоса раздались совсем близко. Волк нервно вздрогнул и, тяжело передвигаясь на тонких лапах, свернул за ворота Летнего сада.
Константин Карлович, появившийся почти сразу, был крайне удивлен, застав своего компаньона в дикой растерянности. Только в карете Александр Людвигович смог без запинки рассказать о приключившейся встрече с волком. Дня через два все столичные газеты опубликовали в колонках новостей сообщение почти одинакового содержания: «7 ноября сего года рано утром в городе появился бешеный волк. Он пришел с Елагина острова на Петербургскую сторону. Обежал Троицкую площадь вокруг крепости. Промчался к Троицкому мосту, через Сергиевскую, к Таврическому саду и обратился вспять в Летнему саду, где наконец был убит двумя мужиками. По пути искусал до 38 человек. Несчастные жертвы отправлены в больницы».
Возвращаясь неоднократно к этому событию, Штиглиц недоумевал, почему зверь не тронул его. Первоначально он считал, что спасла шуба. Таких шуб в Петербурге еще не носили. Он только что вернулся из Европы, где приобрел ее. Хищник мог испугаться большого мохнатого неизвестного существа. Выручил Фелейзен.
– Волк увидел в тебе мятущуюся родственную душу, – сказал он, когда в очередной раз барон забирал своего компаньона от ворот Летнего сада. – Ваша энергетика совпала.
«Сегодня такого между мной и Трубниковым не произошло, – подумал Штиглиц, посматривая на пустующие скамейки вдоль аллеи. – И чего разоткровенничался?».
Судя по выражению лица Трубникова, он задаром потерял время. Чего добился? Оберег свою репутацию от публичной критики? Так погоди, скоро все заговорят. И тогда уже каждому не станешь объяснять, всему виной ошибочность курса в денежной реформе российского правительства, а если глубже посмотреть – неготовность российской феодально-экономической системы хозяйствования войти в темп развития мирового капитализма с его быстрым ростом банковской системы.
Он помнил, как трудно давался проект учреждения Главного общества российских дорог. Оппоненты нашлись в правительстве. Группа «константиновцев» из окружения Великого князя Константина Николаевича выступала в поддержку немецко- бельгийской компании, предлагавшей на крайне льготных условиях приступить к разворачиванию железнодорожного строительства в России. Это и насторожило банкира – если берутся сделать дешево, то обязательно обманут. Он свое мнение высказал вслух и тут же навлек на себя критику, дескать, хочет своих зарубежных партнеров из Парижа и Лондона привлечь, чтобы потом было легче делить прибыль.
Штиглиц не оправдывался. Он понимал, соглашение с группой Перейра, изъявившей желание участвовать в финансировании строительства дорог, где многих финансистов барон знал лично, тоже не гарантирует немедленного успеха. Но, по крайней мере, еще изначально при переговорах банкирская группа «Перейра и К.» потребовала для себя льготные условия концессии и, в первую очередь, повышения правительственной страховой гарантии акционерных капиталов. Тем ее проект и был реалистичнее, чем у немецко-бельгийской компании. И это стало главным аргументом Александра Людвиговича в его докладе, представленном в правительство.
Но теперь, когда пошатнулось положение Главного общества российских железных дорог, биржевая цена его акций упала ниже номинала, Штиглица обвинили в том, что его операции в качестве вице-председателя Общества, принесли убытки в 4,5 миллиона рублей. Даже обнаружилось его пагубное влияние на сокращение в казначействе звонкой монеты, а потом и постепенное исчезновение ее. Барону приписывалась отправка за границу золота. Нашлись и те, кто заявил, что он брал высокие комиссионные за переводные операции. Критики требовали действий от правительства – учреждения при Петербургской бирже особой комиссии для определения курса, с тем чтобы лишить единоличного права председателя комитета, в должности которого Штиглиц был бессменно тринадцать лет.
Александр Людвигович понимал, время его монопольного правления прошло. Он и так уже, по словам старого друга Нессельроде, пересидел и вместо двигателя стал тормозом прогресса. Штиглицу удавалось в последнее время сдерживать критику газет и журналов, но о его скорой отставке с биржи уже не шептались, а говорили вслух. К Трубникову же он поехал вовсе не затем, чтобы найти в нем своего сторонника, как советовал министр финансов Княжевич, а дабы пристрожить молодого человека. Напомнить: он, несмотря ни на что, все еще остается «всесильным бароном».
Сад начал заполняться. Первыми появились гувернеры с детьми. Потом пошли молодые люди: поодиночке, парами. Мимо него, о чем-то беззаботно болтая, шли юноша с девушкой. На какое-то мгновение прекрасное создание отвлеклось от разговора и, бросив мимолетный взгляд на барона, улыбнулась ему. Александр Людвигович поспешил ответить приветствием, но смутился, замешкался, не успел.
Чтобы побороть в себе неловкость, он постарался вспомнить, когда последний раз был здесь с женой, но так и не смог. В первый год их совместной жизни они с Каролиной гуляли по этим аллеям чуть ли не каждое воскресение. Он читал ей стихи. Тогда же, в 1842 году, они совершили первую поездку за границу. Были во Франции, Италии. Молодой Штиглиц обещал жене показать весь мир.
Александр был определен в члены Мануфактурного совета при Министерстве финансов, где только числился. У него всегда находилось достаточно времени, чтобы вместе с молодой женой посещать оперу, театр, где они были завсегдатаями, не пропускавшими ни одной постановки, устраивать дома балы и спектакли. Через год после свадьбы умер отец. Тогда же умер и новорожденный сын Людвиг. Его жена впала в депрессию, как говорили врачи, у нее обострилась нервическая болезнь. 10 мая 1843 года в опере шла «Лемурская невеста». Играл и пел великий мастер Рубини. Александр и Каролина Штиглицы на этом представлении уже не присутствовали.
Он каждый год мечтал вместе с Каролиной поехать в Европу, но поездки откладывались по разным причинам. Сначала он вникал в финансовые дела торгового дома. Потом его избрали председателем биржевого комитета, и барон ежедневно пропадал на бирже. Были еще государственные займы, реализации которых Штиглиц отдавал не только служебное, но и личное время. И, наконец, самая большая головная боль – создание Главного общества российских железных дорог. Что это было? Азарт? Стремление возвыситься над другими? Или какое-то наваждение: без меня не справятся, не так сделают. Он вдруг заметил за собой перемены – стал чрезмерно подозрителен, замкнут. Об этом ему с тревогой говорили не только жена, но и партнер по бизнесу Фелейзен.
«Кстати, я обещал заехать на биржу за Константином Карловичем. Фейлезен хотел глазком глянуть на перемены в моем особняке», – вспомнил Штиглиц. Он посмотрел вдоль аллеи, в надежде увидеть еще кого-нибудь. Поймал себя на мысли, что ему хотелось вновь встретить молоденькую девушку, на улыбку которой он не успел ответить, и ему стало как-то за себя неловко.
Александр Людвигович вздохнул, хотел было направиться к выходу из сада, но какая-то неведомая сила отправила его в другую сторону – к Неве. Он неторопливо проследовал вдоль обрешетки. Порывистый ветер все пытался сорвать с головы шляпу, а заодно и остудить разгоряченную голову, в которую опять лезли глупые мысли.
«Это надо потерять полдня на разговор с каким-то издателем, – думал Штиглиц. – И ради чего? Ради того, чтобы высказать свою точку зрения на финансовое положение в империи. А может, ради себя?».
Он остановился. Внизу о гранитную набережную билась Нева. Мимо, вниз по реке, спешил деревянный пароход, недовольно фыркая маленькой трубой, словно сердясь на разноцветную публику, сгрудившуюся на левом борту, которая могла перевернуть его. Пароход заметно накренился. Но гости столицы, а Штиглиц именно так определил дам и господ, следующих мимо него и рассматривающих Летний сад как нечто необычное, продолжали беспечно толпиться на одном борту.
Но вот на палубе началось движение. Видимо, кто-то из пароходного начальства заметил непорядок. Так и есть, среди гостей появился человек в морской форме, и сразу часть барышень и мужчин переместились на корму. Вот так оно и лучше, а то по Неве можно не только кататься, в ней иногда и тонут. Раздалось цоканье копыт. Мимо по набережной неспешно проследовала старенькая коляска с потертым верхом. На заднем сиденье сидел пожилой мужчина в белом галстуке и черном поношенном сюртуке. В его облике было, что-то до боли знакомое. Чтобы не пугаться мысли о встрече с самим собой, и не пуститься в философские рассуждения о двойственности жизни, ее измерениях, он резко оторвался от чугунной обрешетки и быстро направился к выходу, бормоча под нос что-то об испорченных нервах.
Проходя мимо скульптур и архитектурных строений, Штиглиц невольно перенесся мыслями на Английскую набережную, где задумал на месте двух старых отцовских домов создать дворец. Для воплощения этой затеи он пригласил известного архитектора Александра Ивановича Кракау. Они уже условились с ним, что в архитектурном облике здания будут прослеживаться мотивы флорентийского ренессанса, стиля, характерного почти для всех построек Кракау. Главный фасад дома будет оформлен двухколонным портиком коринфского ордена. Фасад увенчает широкий фриз, декорированный лепкой.
Из внутреннего убранства архитектор пока ознакомил его с анфиладой парадных помещений вдоль Невы. Ее открывал Белый зал, за ним располагалась Парадная приемная, которая обязательно будет украшена полотнами мюнхенских пейзажистов братьев Циммерманов – Альберта и Рихтера. Дальше небольшая проходная комната ведет в Голубую гостиную с камином из белого мрамора. Гостиная соединяется со столовой. За столовой – проход в самый большой зал – танцевальный. Есть эскизы Черной и Мавританской гостиных. Сегодня Кракау обещал показать помещения со стороны Галерной улицы.
В мечтах барон находился далеко от сада – во дворце. Штиглиц представлял, как изумленные гости пройдут через парадные, где в интерьерах будут сочетаться приемы барокко, французского ренессанса и мавританского стиля. А сколько будет восторгов от посещений парадного кабинета, библиотеки, столовой, Синего зала, Белого зала, гостиной. Он, быть может, еще долго путешествовал бы по лабиринтам особняка, самозабвенно беседуя сам с собой, если бы не увидел обрешетку, за которой опять виднелась Нева, и понял – ему надо в противоположную сторону.
Главная аллея, куда, немного поплутав по саду, вышел Штиглиц, открывалась статуями Дианы, покровительницы охоты и диких зверей, и ее брата Аполлона, покровителя муз. Дети Зевса и богини Лето своим воинственным видом словно преграждали ему путь на выход к Михайловскому замку, требуя обратить на них внимание.
Какая-то невидимая сила всего лишь на мгновение сковала его движения. Когда он вновь поднял глаза на Аполлона, почувствовал, что энергетика исходит от него. И чем дольше он смотрел на скульптуру, тем больше проникался мыслью, что в этом изваянии видит покойного Николая I. Царь имел такую же атлетическую фигуру. Он был высокого роста, сухощав. Широкая грудь и несколько продолговатое лицо делали его представительным. У него был открытый лоб и римский нос. Чем не Аполлон!
Николай Павлович часто любил здесь бывать один, без сопровождающих и охраны. Он просыпался рано. Работал в своем маленьком кабинете. Потом выходил на набережную Невы. Шел к Летнему саду, здороваясь со встречными знакомыми. О чем думал он? Чем любовался? О чем мечтал этот странный человек с чертами бога, умерший в походной кровати, как рядовой солдат? И понимал ли перед смертью император, что все хорошее, полезное, что он сделал для России, вскоре забудется, в памяти останутся события на Сенатской площади, завершившиеся казнью одних декабристов и ссылкой в Сибирь других, и проигранная им Крымская война. К концу царствования его старшего брата Александра I внешний долг России достиг 102 миллионов рублей в пересчете на серебро. Страна была наводнена бумажными деньгами, стоимость которых неуклонно падала. Денежная реформа 1839 -1843 годов, затеянная и осуществленная в период правления Николая I, была наиболее выдающимся шагом в преобразовании финансовой системы государства. Император-реакционер, как за глаза называли его многие из современников, упорядочил и вывел на качественно новый уровень денежную политику России.
Совершенствование денежной системы, имевшее целью введение новых принципов ее организации, устранение из обращения обесценившихся госассигнаций, началось именно с принятия им Манифеста 1839 года «Об устройстве денежной системы». В основу денежного обращения был положен серебряный рубль. Учреждение депозитной кассы серебряной монеты при Коммерческом банке стало следующим шагом, способствующим укреплению доверия населения к денежным знакам, оживлению предпринимательства, росту внешней и внутренней торговли. С 1843 года ассигнации начали постепенно изыматься из обращения и обмениваться по обязательному курсу на кредитные билеты, свободно размениваемые на серебро.
«Сейчас кто-нибудь об этом помнит? – спросил себя Штиглиц, хотя на этот счет у него сомнений не было. – Чуть возникнут какие затруднения в экономике, финансах, сразу Крымскую войну притягивают, дескать, ее последствия. Так и со строительством железной дороги – говорят уже, что проигрыш в войне подтолкнул к началу прокладывания железнодорожных веток на юг, на Варшаву, к Нижнему Новгороду. Будто и не было построенных при Николае I железной дороги на Царское Село и главной артерии страны Санкт-Петербург – Москва». Барон попытался отвлечься любованием природы. Прислушался, стараясь уловить пение птиц. Но тщетно. Мозг настойчиво требовал принять информацию: «Вспоминая о несправедливо забытых деяниях Николая Павловича, ты думаешь не столько о его судьбе, сколько о себе. Продолжай заниматься благотворительностью, жертвуй средства на институты, училища, дома престарелых и инвалидов, старайся поднимать престиж России за границей, помогай Министерству финансов укреплять рубль, все равно ты войдешь в историю как банкир, наживший огромное состояние на спекуляциях, продаже российского золота за рубеж, манипуляциях с акциями Главного общества российских железных дорог. Перед тобой пример умершего императора. Разве это не так?»
Подойдя к карете, Штиглиц бросил взгляд на раскрытые створки ворот Летнего сада. Где-то здесь пять лет назад находясь в зените славы, он, молодой и преуспевающий банкир, встретил одинокого волка. Тогда барон испугался. Сегодня он с жалостью думал о звере, загнанном людьми и убитом ими.
Владимир Васильев