О книге стихотворений И.Стремякова «Другой земли нет»
Вместо предисловия
Уходят из жизни крестьянские поэты
певцы деревни. Умер Анатолий Белов, а
теперь вот не стало и Ивана Стремякова.
Так же уходят из жизни и сами деревни
или же становятся другими, теряя
свою самобытную культуру, свои индивидуальные
черты, все более поддаваясь
нивелирующему влиянию СМИ и интернета…
Эта статья была написана 17 лет назад
как отклик на книгу Ивана Стремякова
«Другой земли нет». В свое время она
не была напечатана. Наконец-то она
дождалась своего печального часа…
Среди голосов, поющих о деревне, порой
так трудно различимых, хочется остановиться
на одном — голосе Ивана Стремякова,
чьи обособленность и самобытность
видны, как говорится, невооруженным
глазом.
Стремякова частенько «подверстывают»
к Рубцову. И совершенно напрасно.
Да, — общая судьба: деревенский житель
переехал жить в город. Да, — общая тема
деревни. Да, — в русле традиционной русской
поэзии…
Есть сходство. Как есть сходство у двух
рек, текущих по среднеруской равнине: те
же болотистые или обрывистые берега,
те же березы на взгорьях. Но другие деревни
и города на берегах этих рек, и другие
люди живут в них, хотя чем-то и похожие…
На мой взгляд, стихи Стремякова чаще
перекликаются со стихами Твардовского.
Например, у Твардовского мы читаем:
И где я умру, я не знаю,
но места искать не намерен…»
И очень похоже у Стремякова:
Где хоронить меня — не знаю.
Наверно все-таки в селе…
И если у Твардовского есть стихи про
деда Данилу, то у Стремякова книга «Другой
земли нет» начинается такими строчками:
Предок мой нахмуренный
дед Пахом,
самовар раскуривал
сапогом…
Стихи Стремякова иногда кажутся угловатыми.
Они словно прикидываются безделками.
Автор будто бы валяет дурака,
когда пишет такие безыскусные строки:
Когда сосед моя дядя Коля
перестает сивуху пить,
его супруга тетя Поля
вдруг начинает кудри вить…
Совершенно невозможная рифма:
дядя Коля — тетя Поля. Представляю,
сколько эстетствующего негодования она
вызовет. На грани самопародии. Но поэт
не переходит эту грань, а только заманивает
туда читателя, будто играет с ним в
поддавки. Он все время «подставляется»
и невнимательный критик может не заметить,
например, точной инструментовки
стиха: «Юнцы у яра вар варили.» Или —
неожиданного образа: «Музейно-допотопные
полати как ящеры парят под потолком…»
Или, в другом месте: «Распустила
запахи поленница…» Всего одно слово, а
сразу представляешь, как поленница,
словно девица распускающая косу, одурманивает
весенним запахом дров.
Одно из лучших своих стихотворений,
стихотворение «Поэт», Стремяков начинает
иронически. Это стихи о районном поэте,
даже и не поэте, а так — о чудаке, мнящем
себя поэтом:
Бенкендорфы грозят ему далью,
прокуроры берут на испуг,
и жена его, тоже Наталья,
совершенно отбилась от рук.
Кажется, что это просто хохмочка, «валяние
дурака». И читатель уже готов клюнуть
на эту удочку, когда в последней строфе
стихотворение неожиданно выходит
на трагическое обобщение:
Отпоет его вьюга-пороша,
заметет его след у села,
потому, что везде эта ноша,
эта доля — поэт! — тяжела.
И только теперь становится ясно, что
даже для такого затрапезного стихотворца
Стремякову не жалко высоких слов.И
в нем он видит своего собрата, собрата
по горькой поэтической доле.
Письмо Стремякова подчас скуповатоотрывисто,
но почти всегда точно и динамично
— оно не затянуто описаниями и не
загромождено эпитетами:
Берега речные в инее,
а в Юрге подруга есть…
Очередная подставка: в огороде бузина,
а в Киеве дядька. Имитация нескладухи,
своеобразное «задирание» читателя:
На гитаре нету бантика,
руки ноги в синяках.
Уработалась романтика,
прикорнула на тюках.
Автор пишет штрихами, будто бы случайно
выхватывая зрением то одну, то другую
сторону жизни, а получается законченная
картина:
Только ветер юго-западный
пробирает до костей…
Есть у Стремякова такое тайное стремление
«пробрать до костей» читателя. И
наиболее потрясающее в этом смысле
стихотворение «В морге». В нем использован
обратный прием: не от смешного к
серьезному, а от мрачной тягостной темы
смерти — прорыв к жизни, к необъятности
и щедрости мира:
…Я потрясенный вышел вон,
пошел по городу куда-то.
Казалось мне, что мир скорбит,
как после мора и цунами,
а мир был звездами набит
цикадами и соловьями…
Автор делится своими открытиями, ничуть
не стремясь встать над читателем.
Наоборот, подчас он склонен даже оговаривать
себя (стихотворения «Топор»,
«Мама», «Дикарь».)
«Я явился сюда, чтоб жилплощадь у вас
отобрать…» — пугает он городского обывателя.
Но не слишком верится в такую его
кровожадность.
Как и многим поэтам девяностых, Ивану
Стремякову не хватает редактора. Умного
и доброжелательного. Увы, далеко
не всем сегодняшним авторам удается
саморедактура.
Попадаются у Стремякова иногда и досадные
интонационные снижения, и композиционные
упрощения в окончаниях
некоторых стихотворений.
Хозяйственность, обстоятельность —
качества сугубо деревенские — заставляют
его порой завершать строительство
стихотворения неким «коньком» — прямым выводом:
Спасибо, добрый человек
за Самуськи — мою столицу…
Или:
Так тебе, Ванька, и надо.
Будешь умней наперед.
Такие концовки, как мне кажется, ослабляют
стихотворения в целом. Все это
могло быть замечено редактором и исправлено
самим поэтом. Наверное, есть
в этих стихотворениях более сильные решения…
Но не это главное. Очень много в книге
крепких и даже прекрасных стихотворений.
Их большинство. Именно они задают
высокую планку, ими определяется
строй книги. И о них можно сказать строками
самого поэта:
Здесь пахнет полынью и мятою,
и ласточка целит в зенит,
и каждая бабочка радует,
и каждая тропка звенит.
Борис Краснов