Алина МАЛЬЦЕВА
* * *
На Токсовском холме, безгласен,
стоит себя распявший ясень.
Его ветвистых рук раскид
неужто зряшен и напрасен?
Защитой – ясень для ракит:
их от ветров собой хранит.
А те по склону от шоссе,
как ненасытные телята,
к озёрам устремились все…
На иномарке – рулевой
пылит по времени треклято.
Но голос предков корневой,
мне чудится, как будто клятва
людскую созывать родню
навстречу золотому дню
над легендарною Непрядвой
Туда, где ясень с ясной правдой,
плыву, плыву, немеют руки,
но древней речи слышу звуки
и против нового врага
соединяю берега.
* * *
Сердце заболело у меня,
на поминках оказалась вроде:
это в избах среди бела дня
плачут бабки о своём народе
Смыло спевки лёгкие и смех,
и рассветы смотрят, как закаты.
Без привычки к делу, без утех
избы их плывут, плывут куда-то.
Управляться бабкам как теперь?
Зазнобило души в одночасье.
Открывать ли, запирать ли дверь?
Неужели зряшным было счастье?
Закрутило тишь да гладь винтом,
судорогой сводит край родимый.
И потому и слёзы льют гуртом.
Колобродят, горем одолимы
* * *
Время, бей, дави на виски,
око хищное щурь.
Пусть много лет не видать ни зги –
кровь моя – верный щуп.
Чует нервная крови круговерть,
сбросив беды навет,
как, прорывая земную твердь,
прадед выходит на свет.
Гонит он силы живой накат –
речи исконной рать.
Слышу гнева гудящий набат:
Родина где? Не видать!
И отступает злая молва:
Русское всё замели!
Cквозь мою кровь
прорастают слова
вольницей русской земли…
* * *
«В Амстердаме можно всё »
Из письма очевидца.
Приводнился Амстердам
на каналы тут и там.
А кругом снуёт народ,
всех мастей, простите, сброд.
И неряшливо одет,
ни на что запретов нет:
курит каждый, даже мышь,
в шумном городе гашиш.
А покуришь ты гашиш, –
от сознанья будет шиш.
Нет здесь места веселей
улиц красных фонарей .
Удивишься, кто ни будь:
за окном в полпуда грудь,
и солидный жентельмен
надевает шапку- член .
Секс-музей, мадам Тюссо
крутят жизни колесо:
Двадцать первый век, постой, –
не хвались душой пустой.
Знали Ева и Адам:
Будет город Амстердам!
Мой
Смертную мглу, что легла между нами,
я осветить могу только стихами:
ты ведь – горючая радость моя.
Да не сумела стать счастлива я
Хочешь (откуда мне знать, не забытый, –
ты же сорвался с наземной орбиты!),
я тебе песнь сотворю, как проплачу,
иль на веселье переиначу?
Было, ведь было: мы в Стрельне гуляли,
нам открывались счастливые дали,
я щебетала, глазами косила:
мне б на тебя лишь похожего сына!
Чувства, присыпаны пеплом, стихали.
Сколько прошло?
Тридцать грузных годин.
Мне же – беременеть нынче стихами.
Ты, неразлюбленный, – только один.
* * *
Я черникой жаркой
вымазала рот.
Пышет урожайный
високосный год.
А в лесу дымится
августовский зной.
Высохла росница
на жаровне злой.
Эх, какая сила
там, на небеси.
Ты ж меня месила,
ты ж во мне еси!..
Мне черничный запах
кинулся в висок.
И клыки на запад
повернул восток.
Русские виды
Кроится воздух заоконный
от проводов наперевес.
Но проступает край исконный
под сизым порохом небес.
Полуистевшими крестами
верстают путь стальной столбы.
А за откосными кустами
асфальт накатывает лбы.
Ест придорожный мерин робко
травы бензиновый замес.
Вдали, не тронутый Европой ,
из прошлого выходит лес.
И вдоль села гусиный угол
в победный бой ведёт вожак.
И в кузнице открытой уголь
синеет красным на ножах…
* * *
Мне столько снежной белизны
да и не снилось.
Ждала её, душой изныв, и вот, явилась!
Накрыла землю,
на ветвях пушком осела,
узоры снежные плетя легко, умело.
Важна, цветёт зимы краса
в лесном охвате.
Кому, зачем нужна весна? –
Всего здесь хватит
душе печальной и любой.
Она получит
снегов безмерную любовь.
Чего же лучше?
Как будто бы зима взяла
тебя в объятья,
и показалась жизнь мила,
а люди – братья!..
* * *
Хотела я с морями слиться
и выпить небеса до дна.
Я верила, что я жар-птица
и потому всегда одна.
И я свои сдавала перья,
как сталь сдают в металлолом.
Стихом лилось моё доверье –
его рубили топором…
Мне выпало в ночи креститься,
чтоб лёгкой сделалась печаль.
я – смерти вечная должница,
я – жизни вечная печать.