В год 95-летнего юбилея Валентина Саввича Пикуля получив приглашение выступить с докладом в Санкт-Петербургском отделении Союза писателей о месте творческого наследия прозаика в русской литературе, я восприняла его как профессиональный вызов, поскольку, вот уже 20 лет занимаясь литературоведческими изысканиями, по большей части, я сосредоточивала свое внимание исключительно на произведениях художественной литературы, созданных за рубежом. Лишь изредка в поле моего зрения попадали классики русской литературы или живописи, с работами которых я проводила некоторые параллели, однако такие примеры можно сосчитать на пальцах одной руки. В определенной степени моему согласию поспособствовало любопытное географическое совпадение – место моей работы (один из корпусов Технологического института) располагается на 7-й Красноармейской, т.е. неподалеку от дома бабушки писателя (коммунальной квартиры на Малодетскосельском проспекте) и квартиры на 4-й Красноармейской, которую семья Пикулей получила от государства впоследствии.
Не будучи ранее знакомой с биографией и творчеством Пикуля, прежде всего, я была обеспокоена выбором основной стратегии ведения своего литературоведческого расследования (позвольте мне называть его именно так) художественного своеобразия творчества Пикуля. Все встало на свои места, как только я узнала некоторые ключевые факты жизни литератора. Моряк, с детства грезивший о море, о службе на флоте, спустя годы избравший для себя писательскую стезю, начавший свою литературную карьеру с «морского» романа («Океанский патруль», 1954), в дальнейшем посвятивший немалое количество книг морским баталиям, описанию жизни моряков (простых матросов и офицеров), ярко раскрывший образ корабля – Пикуль сразу оказался мне гораздо ближе и понятнее. В моих глазах исследователя маринистики в западноевропейской литературе, концепция предстоящего доклада, посвященного творчеству русского писателя, начала обретать вполне ясные очертания – основной целью я видела рассказ о писателемаринисте, вдохновенно и профессионально пишущем о морской стихии и о единственно безопасном месте посреди нее – корабле.
Следующая трудность заключалась в выборе материала, который предстояло проанализировать с точки зрения художественной ценности текста, самобытности авторской манеры и месте, которое проза Пикуля занимает в отечественной литературе. В конечном итоге, в составленную мною подборку вошли наиболее значительные произведения Валентина Саввича, в полной мере раскрывающие и центральные темы его творчества, и ключевые художественные образы, и создаваемую писателем на страницах произведений атмосферу, и, конечно же, его излюбленных героев: «Реквием каравану PQ-17» (1970), «Моонзунд» (1970), «Мальчики с бантиками» (1974) и «Крейсера» (1985). Погружению в детали биографии писателя, его жизненных перипетий, тернистого пути в большую литературу способствовали воспоминания его вдовы – Антонины Пикуль, изданные в серии «Жизнь замечательных людей» и написанные с большой любовью и преклонением перед литературным талантом супруга.
Что же мне удалось узнать в ходе моего литературного расследования? Во-первых, читая прозу Пикуля, отчетливо понимаешь, в чем заключается самобытность жизни моряка: «…В плеске вод и обжигающих ветряных визгах, – там люди живут особой жизнью, наполовину отрешенные от обыденной суеты берега». Окунаясь в миры, создаваемые писателем, всецело проникаешься морским колоритом, особой атмосферой, жаргоном и спецификой матросского быта. Где бы ни находился главный герой Пикуля в тот или иной момент своей жизни, всем своим существом он стремится на морские просторы, чтобы там одновременно слиться со стихией и бросить ей вызов. Как органична для него жизнь посреди водной глади, как естественны все происходящие там процессы и как утомляет, угнетает и сковывает его сухопутное существование. Жизнь в предельно ограниченном пространстве, в котором, однако царит священный порядок и строгая иерархия, где каждая минута посвящена делу и за каждым обитателем судна закреплены нерушимые обязанности, предпочтительна жизни на суше, где цели призрачны, а окружающие порой не те, кем кажутся.
Из торжественного олицетворения Пикулем водной стихии («Для него на все лады играл таинственные мрачные мелодии великий маэстро – океан» ) проистекает еще большая любовь, порой даже страсть, – к кораблям. Для автора морские суда, «гордые белые лебеди» – вся его жизнь, его устремления и мечтания. В «Реквиеме…» он пишет: «Море, полное чудес, плескалось тогда у моих ног, и я кричал от восторга, если видел корабль. В моем представлении корабли могли нести людям только радость». Чувство щемящей ностальгии слышится в других строках из того же романа: «В ярком сиянии дня проходят корабли моей юности. Как мальчишка, я снова хочу кричать от восторга: – Это они… это они! Я люблю их, эти корабли. Любовь моя к ним неизбывна, как и все, что любишь по-человечески – чистым сердцем» ; «Где они, легкокрылые корабли с широкой трубой, продутой сквозняком ревущих, как гроза, котельных отсеков? Где они, эти лихие наездники морей, которые из мрака полярной ночи, из любого ненастья вынырнут, поразят и опять сгинут во тьме, свистя обтяжкой антенн и такелажа?..». Пикуль виртуозно описывает своих героев – эсминцы и дредноуты, линкоры и подводные лодки, крейсера. Читатель начинает и сам видеть их глазами автора – как живых существ, с горячими сердцами, которые начинают биться сильнее в минуты предсмертной агонии: «Корабли, как и люди, умирали по-разному…
Иные встречали смерть в торжественном молчании, только потом из-под воды слышался долгий зловещий гул… <…> А потом корабли с ревом зарывались в пучину, почти яростно сверкнув на прощание «глазами» – окнами своих рубок» ; «Черный от ожогов корабль, почти уже неживой, развивал предельные обороты. Казалось, мертвец восстал со дна океана. А кто он – почти не узнать в этом обгорелом скелете. Но он двигался. Он спешил. Он был жив. Он мигал прожектором…» . А вот проникнутое нежностью по отношению к громаде морского судна описание его ночной стоянки в другом произведении: «Рюрик» качнула волна. Он вздрогнул, словно человек в дремоте, жалобно звякнули в его клюзах якорные цепи, на которых с вечера устроились ночевать громадные крабы. «Рюрик» снова притих, будто засыпая. В его железных артериях тихо пульсировала остывающая кровь технических масел и пара. Крейсер спал». Описание иных судов поражает настолько, что невольно отстраняешься от книги, что держишь в руках, смиренно уступая дорогу приближающемуся великану: «Вот он – смотрите на него! Под тяжелым корпусом сами расступаются волны Ледовитого океана. Он всемогущ, и он отлично сознает свою первобытную силу – как доисторический ихтиозавр на допотопном болоте, где живет и пыжится всякая мелюзга. Ничто не задержит бег гитлеровского титана… <…> вся эта лавина живого и мертвого материала сейчас устремляется вперед, подавляя океан своим, небывалым величием…».
В прозе Пикуля корабли, подобно людям, наделены каждый своим характером: «Среди них тоже бывают бездельники, которым выпадают многие почести. И есть корабли – старательные труженники-скромники, о которых помалкивают. Кажется, они уже привыкли, что лавры не украшают их мачт. Только по ночам, когда затихнет суета рейдов, обидно слезятся желтые глаза их прожекторов. Корабли жалобно всхлипывают в ночи придонными помпами…» . В «Моонзунде» Пикуль сравнивает всю Россию с кораблем, «работающим машинами «враздрай».
Как пишет сам автор, жизненный путь морских судов так же, как и путь иного человека, достоин биографии и даже научного исследования. Благодаря красочным описаниям, что дает своим кораблям автор, воображение читателя пускается в поистине смелый полет или, вернее сказать, плавание: «Вот они – качаются возле пирсов, подсасывая в свои днища пресную воду и тягучий мазут. У них узкие и хищные корпуса, расшатанные от вибраций на высоком форсаже, вмятины на бортах от штормов и бомбежек. Иногда они обледенелые, плывут в океане, словно ожившие айсберги, и под грузом ледяных сосулек лопаются тонкие антенны. Их покатые палубы мелко вздрагивают от работы турбин, а теплые массы воздуха перемещаются над ними слоями»; «Время от времени, обессилев, боевые подлодки подходили с моря к этой «корове», примыкали к ней шланги. Торопливо они сосали из ее железного вымени соляр, пресную воду, воздух высокого давления – и снова срывались на позицию». Не менее колоритно и динамично описывает Пикуль и морские баталии, которым отведено немалое место в его прозе: благодаря им читатель завороженно следит за боем, будто бы даже слышит выстрелы орудий, ощущает соленые брызги на своем лице, обдуваемом суровыми ветрами, стремительно скользит по палубе вниз, в пучину. От некоторых из таких описаний буквально захватывает дух; другие же настолько реалистичны и откровенны в своей ужасающей натуралистичности, что от цитат здесь я позволю себе отказаться. Для «морской» прозы Пикуля характерно тесное переплетение человека и корабля – их естества, предназначения, судьбы.
«В действиях кораблей проявлялся характер людей, плывущих на них…», – пишет он в «Реквиеме…». В «Крейсерах» звучат похожие слова: «Корабли – как люди, они тоже нуждаются в славе, в уважении и в бессмертии…». В этих двух произведениях, пожалуй, наиболее ярко раскрывается идея единства корабля и присягнувшего ему человека, невозможность последнего ускользнуть от фатума, преследующего судно: «Караван PQ-16 ушел, а теплоход остался в океане один. Один в огне! На нем, конечно, поставили крест. Такие не возвращаются. Это не люди, это уже покойники…»; «Корабль тонул, но не седел от ужаса. Груз разбивали бомбами, но еще ни один контейнер не вскрикнул от боли. Металл покрывался инеем, но бездушное железо не ощущало холода. Все страдания выпали на людскую долю…»; «Все корабли, как и люди, смертны. Но смерти бывают разные. Одни погибают в бою, им ставят памятники, как героям. Других губит стихия, и они исчезают бесследно, как «пропавшие без вести» на фронте».
На страницах «Реквиема…» заявляет о себе одна из интереснейших ипостасей мифопоэтического образа корабля – Летучий Голландец (о нависшем над караваном роке автор говорит в самом начале романа, мастерски нагнетая атмосферу; далее он не раз обращает внимание читателя на оптический эффект фата-морганы и, наконец, прямо вводит в повествование образ обреченных на вечные муки и не находящих упокоения, кораблей, заупокойной мессой которым является весь текст романа: «Потопленные на PQ-17 всплыли на поверхность моря сразу после войны; тени кораблей-призраков заколебались на горизонте, не выходя в эфир, не стуча машинами. Но мертвецы еще стояли на вахтах, и чья-то рука отбивала время на склянках. «Люди! Почему мы погибли?»; «Караван PQ-17 блуждает еще в океане среди причудливых айсбергов, по черной воде медленно дрейфуют мертвые корабли. Кажется, что PQ-17 продолжает свой путь! ; «Агония беззащитных кораблей и людей, плывущих на них, была ужасна, и пусть она послужит укором мертвецов совести тех, кто допустил это неслыханное предательство!».
Стоит отметить, что тема рока, нависшего над персонажами сочинений Пикуля, преследующего великих и малых мира сего, фатума, от которого не скрыться ни городам, ни странам, является одной из ключевых тем его творчества. Центральными героями своей «морской» прозы Валентин Пикуль делает моряков, самоотверженно служащих отечеству, даже в мыслях не способных предать или усомниться в истинности поставленной перед ними цели и «…не сгоряча <…> …от души». Таков Савка из «Мальчиков с бантиками», Панафидин из «Крейсеров», Артеньев из «Моонзунда». Апофеозом фанатичного служения долгу является автобиографическая повесть «Мальчики с бантиками» – пожалуй, наиболее трогательное из всех морских сочинений автора. В немалой степени тому способствует юный возраст героев, лишившихся детства, потерявших родных, вынужденных рано познать тяготы войны – и при этом наполненных светлыми, романтичными идеалами, свято верящих в правое дело: «Флот – могучий и сильный организм, лязгающий броней, ревущий бурями воздуходувок, весь в пении турбин и в пальбе дизельных клапанов – насыщенный жесткими регламентами вахт, визирующий беглое скольжение противника на четких линзах оптических датчиков – этот волшебный ф л о т уже приближался к ним!»; «Здесь, на этих нарах, они шепотком, никому не мешая, подолгу отшлифовывали алмазные грани своих заветных мечтаний». Жизненное кредо 14-15 летних подростков, готовых к суровым лишениям, озвучивает один из главных действующих лиц повести – лидер первого набора Соловецкой школы юнг, интеллектуал, знаток искусства, свободно владеющий английским Коля Поскочин: «Чем труднее в юности, тем легче в жизни. Надо понимать!» ; «Пряников от судьбы они не ждали. Будут штормы, ломающие корабли, как сухие палки. Будут туманы, когда «молоко» сбивается в «сметану». Будут морозы, от которых корабли принимают вид айсбергов. Долгая арктическая ночь нависнет над их мачтами». Как расходится такой подход к жизни старшего поколения со словами некоторых юных современников, которые, отвечая на вопрос, что вы знаете о блокаде Ленинграда, говорят: «Этой теме и так уделяется слишком много внимания – мы ею не интересуемся», или: «Мы пацифисты, и о войне говорить не желаем». Какие-либо комментарии здесь излишни…
Литературное наследие Валентина Саввича Пикуля составляют произведения, в большинстве своем, построенные вокруг значимых исторических событий, изменивших не только ситуацию внутри страны, но и внесших серьезные изменения на мировой арене. Выбранные мною художественные тексты Пикуля иллюстрируют два переломных периода российской и международной истории – события Первой и Второй мировых войн – и здесь писатель демонстрирует себя историком-провидцем. Рассматривая исторический путь России в ее извечном противостоянии с западом, борьбой с собственным народом (порой вороватым и ленивым), нередко отказывающимся признать очевидное, долго раскачивающимся, чтобы нанести ответный удар или хотя бы противостоять противнику в жесткой и ультимативной форме, Пикуль будто бы описывает сегодняшний день. Пугающее сходство некоторых исторических параллелей буквально бросается в глаза в дни СВО и обострившегося противостояния с западом. Приведу лишь одну наиболее показательную в этом отношении цитату: «…Положение в мире делалось все напряженнее. <…> На все упреки в ограблении мира у Лондона был готов стереотипный ответ: «Наше присутствие здесь (или там) необходимо, ибо любое постороннее вмешательство затронуло бы сферу интересов Великобританской короны…» Заняв Лхасу, они кричали, что спасали Индию от нашествия конкистадоров; их канонерки на Янцзы, оказывается, спасали Китай от броненосцев Германии; присутствие в Сиаме англичане оправдывали тем, что бедных сиамцев надо спасать от французских колонизаторов; эскадры Англии привычно утюжили воды Персидского залива, а Уайтхолл изошелся воплями о том, что ограждает несчастных персов от русской алчности <…> Сама Англия воевать с Россией остерегалась. Но постоянно натравливая Японию на Россию, викторианцы желали укрепить свои позиции в Азии, чтобы легче было им эксплуатировать богатства Китая».
Для повествовательной манеры Пикуля, характерны вкрапления в текст ремарок рассказчика-историографа (напомню, что искренний и глубокий интерес Пикуля к истории сопровождал его на протяжении всей жизни – в том числе, в этом проявлялось осознанное желание автора с пятью классами общеобразовательной школы пройти собственный университет; писатель был также известен как страстный коллекционер книжных раритетов, обладатель внушительной библиотеки и составитель биографической картотеки исторических прототипов героев своих произведений). Эти вставки, появляющиеся в тексте в моменты наивысшего накала действия, и напоминающие читателю о том, что вот-вот случится неизбежное, способное в корне изменить жизни миллионов людей, могут быть оценены по-разному. С одной стороны, они рискуют сбить настрой читательской аудитории. С другой, однако, подобные авторские отступления усиливают эффект присутствия рока, неизбежности фатума и необходимости его смиренного принятия. В эти мгновения Пикуль виртуозно перевоплощается из автора увлекательного художественного повествования в отстраненного наблюдателя из будущего, которому доступны знания всего, что должно произойти после описываемых событий – он выступает то в роли грозного пророка, то воздающего дань ратному подвигу предков современника, то разъясняющего причины происходящего ученого, то грозного судьи, оглашающего прошлым поколениям вердикт, выносимый из исторического будущего через своего читателя в настоящем.
Представленный выше обзор лишь намечает контуры дальнейшего более детального исследования маринистики Пикуля, вне всякого сомнения, заслуживающей самого пристального внимания и глубокого изучения, причем не только в контексте отечественной литературы, но и в более широком – мировом. Его реалистичное и профессионально детализированное бытописание матросского быта, суровой иерархии, царящей на борту боевого судна, романтики морского похода и драматичных баталий, разворачивающихся посреди беспощадного океана, сращение жизни и судьбы моряка и корабля, впечатляющее олицетворение морских судов – в совокупности эти черты позволяют оценивать творческое наследие Пикуля как знаковое явление литературы новейшего времени, внесшее значимый вклад в развитие жанра морского романа.
Инна Макарова