К 130-летию со дня рождения Всеволода Рождественского
10 апреля 2025 года исполнилось 130 лет со дня рождения поэта, переводчика и публициста Всеволода Александровича Рождественского. Младший акмеист, член Второго Цеха поэтов, Всеволод Рождественский как начинающий поэт был замечен и высоко оценен Николаем Гумилевым и Александром Блоком. При их содействии вышли его первые поэтические сборники: «Лето. Стихи 1918 г.» (1921) и «Золотое веретено» (1921), за которыми вскоре последовали и другие: «Большая медведица» (1926), «Поющая земля» (1929), «Гранитный сад» (1929), «Земное сердце» (1933). В это же время Вс. Рождественский был привлечен Максимом Горьким к переводческой работе в издательстве «Всемирная литература», учрежденном по инициативе писателя в 1918 году. Там, наряду с крупнейшими и признанными поэтами Серебряного века — А. Блоком, Н. Гумилевым, Ф. Сологубом, М. Кузминым и др. — Вс. Рождественский переводил на русский язык памятники западноевропейской литературы. В числе первых его переводов, опубликованных издательством, были баллады Роберта Саути (1922) и стихотворения Теофиля Готье (1923). В последующие годы Вс. Рождественский продолжал активную творческую деятельность, выступая не только как поэт и переводчик, но также как эссеист, либреттист, мемуарист и литературный критик. В годы Великой Отечественной войны он служил военным корреспондентом, был награжден Орденом Трудового Красного Знамени, Орденом Красной Звезды и медалями «За боевые заслуги» и «За оборону Ленинграда». Вс. Рождественскому принадлежат десятки поэтических книг и сборников — в том числе, вышедший в блокадном Ленинграде в сборник «Голос Родины» (1943) и сборник «Ладога» (1945); несколько книг литературно-критических эссе, а также книга мемуаров «Страницы жизни», в которой он делится воспоминаниями об общении и совместной работе с выдающимися деятелями русской культуры XX века — А.М. Горьким, А. Блоком, С. Есениным, М. Волошиным, А.Н. Толстым и др. Не менее значителен вклад Вс. Рождественского и в развитие русской переводной литературы, в частности — в становление ленинградской школы художественного перевода. Он по праву занимает видное место в ряду таких выдающихся переводчиков, как М. Лозинский, К. Чуковский, С. Маршак, Б. Пастернак, М. Цветаева, Б. Лившиц, Л. Гинзбург, Д. Самойлов и др. Об этом, в частности, свидетельствует большая подборка его переводов французских поэтов, вышедшая посмертно в известной книжной серии «Мастера поэтического перевода» (1979). В своем творчестве Вс. Рождественский всегда оставался верен традициям русской классической поэзии и неуклонно стремился к «точности пушкинского слова», к «благородной простоте и тонкости мыслей», к акмеистической четкости и конкретности образов. Благодаря этому еще при жизни он был признан критикой одним из «самых классических» поэтов современности. Николай Тихонов, бывший близким другом поэта еще с юности, писал о Всеволоде Рождественском так: «В Ленинграде его любили, и он был широко известен своей отзывчивостью к молодым поэтам, своими обширными знаниями в литературе, верным служением поэзии, человеческой добротой и высокой культурой. Он был настоящим рыцарем поэзии, высоким мастером, замечательным «свидетелем неугасимых лет»! В ряду писателей и поэтов нашего удивительного времени он по праву займет свое особое, неповторимое место!» К юбилею поэта мы публикуем подборку его стихотворений разных лет, среди которых особое место занимают стихи о родине, о русской природе и, конечно же, о творчестве.
ВСЕВОЛОД РОЖДЕСТВЕНСКИЙ
КНЯЗЬ
Сын Мстислава, княжич Мономаха,
Всеволод, в крещенье Гавриил,
Туров бил, в бою не ведал страха
И на Чудь с товарами ходил.
Снились князю стрелы боевые,
Снился бой на волховском мосту,
В Новгороде у святой Софии
Первым подходил он ко кресту.
Словно брагу, пил тугу и горе,
А когда пришла его пора,
Лег во псковском Троицком соборе
В раке из литого серебра.
Князь веками слышит литургию,
Чудеса творит и в черный год
Хвойную, дремучую Россию
Со свечей незримо обойдет.
Вот я Всеволодом назван тоже,
Дай мне быть, пока светла свеча,
Хоть немного на него похожим —
Никому не отдавать меча.
В душный час моей последней муки
Дай мне сон и мирен, и глубок,
Положи в хладеющие руки
Черный византийский образок.
Хлебом и водой мне было Слово,
Я любил, душа бежала зла,
И судить не станешь ты сурово
Бедного, как небо, ремесла.
1922
К ЛИРЕ
Жизнь была обманчивой и гибкой,
Гордой и строптивой — как и ты,
Но умел я прятать за улыбкой
Горькое волнение мечты.
Лира, Лира! Слишком по-земному
Я тобой, любовницей, горел,
Чтоб легко отдать тебя другому
Для отравленных перстов и стрел.
Разве я не знал, как в дни разлуки
Ты была умна и хороша?
Для тебя в пылающие руки
Перешла бродячая душа.
И, в воловьи жилы заплетая
Всех лесов разбуженную дрожь,
Ты со мной — судьба твоя такая, —
Как ночное дерево, поешь.
Никогда для ложного пристрастья
Я тебя не выпускал из рук
И служил, как мог, Науке Счастья —
Самой трудной из земных наук.
1925
х х хБыло это небо, как морская карта:
Желтый шелк сегодня, пепельный вчера.
Знаешь, в Петербурге, на исходе марта,
Только и бывали эти вечера.
Высоко стояла розовая льдинка,
Словно ломтик дыни в янтаре вина,
Это нам с тобою поклонился Глинка,
Пушкин улыбнулся из того окна.
Солнечную память узелком завяжем,
Никому не скажем, встанем и пойдем:
Над изгибом Мойки, там, за Эрмитажем,
Голубой и белый в медальонах дом.
Нам ли не расскажут сквозь глухие пени
Волны, что шелками о гранит шуршат,
Знал ли Баратынский стертые ступени,
И любил ли Дельвиг вот такой закат!
Где ты? Помнишь вербы солнечной недели,
Дымный Исаакий, темный плащ Петра?
О, какое небо! Там, в ином апреле,
Нам с тобой приснятся эти вечера!
1925
х х хЕсли не пил ты в детстве студеной воды
Из разбитого девой кувшина,
Если ты не искал золотистой звезды
Над орлами в дыму Наварина, —
Ты не знаешь, как эти прекрасны сады
С полумесяцем в чаще жасмина.
Здесь смущенная Леда раскинутых крыл
Не отводит от жадного лона,
Здесь Катюшу Бакунину Пушкин любил
У дрожащего золотом клена
И подолгу над озером горько томил
Ионический бред Камерона.
Лебедей здесь камены кормили с руки,
Дни плела Аполлонова пряжа,
Все смывающий ветер нецарской тоски
Заворачивал перья плюмажа,
И лукавый барокко бежал в завитки
По округлым плечам Эрмитажа.
С Иннокентием Анненским нашу весну
Я не звал в Эврипидовы рощи,
Без меня Гумилев уходил на войну,
Я прощался с Ахматовой проще,
И, последний мечтатель, не вывел луну
Под покровы державинской нощи.
О, Элизиум муз! По аллеям к пруду,
Погруженному в сумрак столетий,
Вновь я пушкинским парком, как в детстве, иду
Над прудом с отраженьем Мечети,
И гостят, как бывало, в лицейском саду
Светлогрудые птички и дети.
Зарастает ромашкою мой городок,
Прогоняют по улице стадо,
На бегущий в сирень паровозный гудок
У прудов отвечает дриада.
Только был бы мой парк золотист и широк,
Ничего мне от жизни не надо.
Здесь сандалии муз оставляют следы
Для перстов недостойного сына,
Здесь навеки меня отразили пруды,
И горчит на морозе рябина —
Оттого, что я выпил когда-то воды
Из разбитого девой кувшина.
Между 1925 и 1928
НАДПИСЬ НА КНИГЕ
Когда-то в юности крылатой,
Которой сердцу не избыть,
Через восходы и закаты
С веретена бежала нить.
Прошли года, и на страницы
Ложится солнце в поздний час…
Коль есть в них золота крупицы,
Пускай сверкнут они для вас.
Здесь сердце билось и сгорело,
Стремя в грядущее полет.
Все, что от книги, — потускнело,
Все, что от жизни, — то живет!
1938
БЕЛАЯ НОЧЬ
Средь облаков над Ладогой просторной,
Как дым болот,
Как давний сон, чугунный и узорный,
Он вновь встает, —
Рождается таинственно и ново,
Пронзен зарей,
Из облаков, из дыма рокового
Он, город мой.
Всё те же в нем и улицы, и парки,
И строй колонн,
Но между них рассеян свет неяркий,
Ни явь, ни сон
Его лицо обожжено блокады
Сухим огнем,
И отблеск дней, когда рвались снаряды,
Лежит на нем.
Всё возвратится: Островов прохлада,
Колонны, львы,
Знамена шествий, майский шелк парада
И синь Невы.
И мы пройдем в такой же вечер кроткий
Вдоль тех оград
Взглянуть на шпиль, на кружево решетки,
На Летний сад.
И вновь заря уронит отблеск алый,
Совсем вот так,
В седой гранит, в белесые каналы,
В прозрачный мрак.
О город мой! Сквозь все тревоги боя,
Сквозь жар мечты,
Отлитым в бронзе с профилем героя
Мне снишься ты.
Я счастлив тем, что в грозовые годы
Я был с тобой,
Что мог отдать заре твоей свободы
Весь голос мой.
Я счастлив тем, что в пламени суровом,
В дыму блокад
Сам защищал и пулею и словом
Мой Ленинград
Волховский фронт, 1942
ЗА КРУГЛЫМ СТОЛОМ
Когда мы сойдемся за круглым столом,
Который для дружества тесен,
И светлую пену полнее нальем
Под гул восклицаний и песен,
Когда мы над пиршеством сдвинем хрусталь
И тонкому звону бокала
Рокочущим вздохом ответит рояль,
Что время разлук миновало,—
В сиянии елки, сверканье огней
И блестках вина золотого
Я встану и вновь попрошу у друзей
Простого заздравного слова.
Когда так победно сверкает струя
И празднует жизнь новоселье,
Я так им скажу: «Дорогие друзья!
Тревожу я ваше веселье.
Двенадцать ударов. Рождается год.
Беспечны и смех наш и пенье,
А в памяти гостем нежданным встает
Жестокое это виденье.
Я вижу, как катится каменный дым
К глазницам разбитого дзота,
Я слышу — сливается с сердцем моим
Холодная дробь пулемета
«Вперед!» — я кричу и с бойцами бегу,
И вдруг — нестерпимо и резко —
Я вижу его на измятом снегу
В разрыве внезапного блеска
Царапая пальцами скошенный рот
И снег раздирая локтями,
Он хочет подняться, он с нами ползет
Туда, в этот грохот и пламя.
И вот уже сзади, на склоне крутом,
Он стынет в снегу рыжеватом —
Оставшийся парень с обычным лицом,
С зажатым в руке автоматом.
Как много их было — рязанских, псковских,
Суровых в последнем покое!
Помянем их молча и выпьем за них,
За русское сердце простое!
Бесславный конец уготован врагу,—
И с нами на празднестве чести
Все те, перед кем мы в безмерном долгу,
Садятся по дружеству вместе.
За них до краев и вино налито,
Чтоб жизнь, продолжаясь, сияла
Так чокнемся молча и выпьем за то,
Чтоб время разлук миновало!»
Январь 1943
х х х И я служу народу моему…
Быть может, той единственной строкою,
Которую твердит, готовясь к бою,
Артиллерист в грохочущем дыму:
«И я служу народу моему!»
Когда в ночи, взрывая дождь и тьму,
Взвивается сигнальная ракета,
Чтоб взять на цель последнюю тюрьму,—
Строкою, славящей победу света,
И я служу народу моему.
И в час, когда на солнечной поляне
Сойдемся мы при кликах ликований,
Я, как заздравный кубок, подниму
Строфу мою — В годину испытаний
И я служил народу моему!
3 апреля 1943
РУССКАЯ МУЗА
Как мало надо нам, как узок мир порою!
Трещат в печи дрова, жестка моя кровать.
Вот я закрыл глаза. За этою чертою
Мне больше, кажется, уж нечего желать.
Усталость до краев мне наливает тело
Еще томит озноб, — туман лесных дорог, —
Но бережно в ногах шинель меня согрела,
И тихая луна выходит на порог.
Уже глухая ночь, а мне еще не спится
Вот в голубом луче скользнула чья-то тень,
Неслышно подошла и на постель садится
Где видел я ее? Она светла, как день.
Тянусь, хочу спросить, но, обессилен сонью,
Невольно падаю в глухое забытье,
Она горячий лоб мне трогает ладонью,
Я слышу над собой дыхание ее.
И тихо ей тогда я думы поверяю,
И жадно слушаю крылатые слова
Уже бледнеет ночь, луна ложится с краю,
Прохладным забытьем хмелеет голова.
О, будь всегда со мной! И под дождем похода,
И в тусклом огоньке сырого блиндажа,
Ты в грохоте боев и в мирных сменах года —
Как облако, проста и, как рассвет, свежа!
Ведь если есть еще мне близкое на свете,
Что должен я в пути, как старый клад, беречь,
То это голос твой, простые руки эти
И Родины моей взыскательная речь.
1943—1944
РУССКАЯ ПРИРОДА
Ты у моей стояла колыбели,
Твои я песни слышал в полусне,
Ты ласточек дарила мне в апреле,
Свозь дождик солнцем улыбалась мне.
Когда порою изменяли силы
И обжигала сердце горечь слез,
Со мною, как сестра, ты говорила
Неторопливым шелестом берез.
Не ты ль под бурями беды наносной
Меня учила (помнишь те года?)
Врастать в родную землю, словно сосны,
Стоять и не сгибаться никогда?
В тебе величье моего народа,
Его души бескрайные поля,
Задумчивая русская природа,
Достойная красавица моя!
Гляжусь в твое лицо — и всё былое,
Вс будущее вижу наяву,
Тебя в нежданной буре и в покое,
Как сердце материнское, зову.
И знаю — в этой колосистой шири,
В лесных просторах и разливах рек —
Источник сил и всё, что в этом мире
Еще свершит мой вдохновенный век!
1958
ГОРОД ПУШКИНА
Нет, не мог он остаться в былом!
Неподвластный обычным законам,
Бывший некогда Царским Селом,
Стал он царственных муз пантеоном.
Видел город сквозь грохот и тьму
Над собой раскаленное небо,
Вражьей злобой прошло по нему
Беспощадное пламя Эреба.
Но над пеплом есть праведный суд,
И ничто не уходит в забвенье
Музы, в свой возвращаясь приют,
За собою ведут поколенья.
Сколько струн, незабвенных имен
Слышно осенью в воздухе мглистом,
Где склоняются липы сквозь сон
Над бессмертным своим лицеистом!
К белым статуям, в сумрак аллей,
Как в Элизиум древних видений,
Вновь на берег эпохи своей
Возвращаются легкие тени.
На любимой скамье у пруда
Смотрит Анненский в сад опушенный,
Где дрожит одиноко звезда
Над дворцом и Катульской колонной.
А старинных элегий печаль
Лечит статуй осенние раны,
И бросает Ахматова шаль
На продрогшие плечи Дианы.
Юность Пушкина, юность твоя
Повторяют свирели напевы,
И кастальская льется струя
Из кувшина у бронзовой Девы
1973
ПСИХЕЯ
Не в отвлеченном мире рея,
А на земле земным дыша,
Миф древней Греции — Психея —
Мы переводим как Душа.
Ну что ж! Условное названье,
Привычное нам с давних пор
Оно в единое дыханье
Сплетает чувств нестройный хор.
В простом, коротком русском слове
Дух с плотью соединены.
А жизнь влила в биенье крови
Печаль и радость, явь и сны.
1977
х х хЯ думаю о том, что жадно было взято
От жизни и от книг,
О множестве вещей, любимых мной когда-то,
Вернувшихся на миг.
О лодке в камышах, о поплавке, стоящем
В разливе тишины,
Безмолвии озер и отблеске дрожащем
Всплывающей луны.
О крутизне дорог, и радости свиданий,
И горечи разлук,
О жажде всё познать, тщете именований,
Замкнувших тесный круг.
О том, что свершено по воле иль неволе
В борьбе Добра и Зла,
О том, что в полноте земных щедрот и соли
Душа моя прошла.
Да, было прожито ни много и ни мало,
А в полной мере сил,
Но мне в моем пути всегда недоставало
Того, что я любил.
1977
х х х
Я в этой книге жил когда-то…
На ней доныне след живой
Неторопливого заката
Души, очищенной грозой.
Дышал и жил я не напрасно
В дожде и солнце рощ земных,
И звал прекрасное — прекрасным,
И не боялся слов простых.
И на людскую память право
У этих строк хотя бы в том,
Что я сложил их не лукаво —
Достойным русским языком.
(1939) 1985
Светлана Межерицкая,
переводчик, член Союза писателей России