Игнат СМОЛЕНСКИЙ
* * *
И скрипка, и чайник, и с вензелем ложка;
Напильник, молитвенник, в раме пейзаж;
Костыль, хулахуп — всё найдется на Блошке*;
Все купишь здесь, все и продашь.
Оставьте манеры — тут вам не Гостинка:
Народ непарадный; по фене базар;
Здесь на патефоне хромает пластинка,
Пыхтит на углях самовар;
Здесь шастают спины, толкаются плечи,
Но, от ностальгических грез разомлев,
Встаешь, замирая, любуясь на вещи —
В руках, на столах, на земле.
Вот — формы овальной резная шкатулка:
В такую же бабушка нитки клала;
Вот — в белом чепце синеглазая кукла:
Такая у мамы была.
И вспомнятся сердцу родные привычки.
И, словно за дальней, незримой чертой —
Шагах в десяти — пусть спешат электрички,
И время идет стороной.
* * *
У метро, на Площади Восстания,
Танцевала девочка с огнем.
Перед ней вечерняя, усталая
Публика вставала. Ноябрем
Омрачен, под гнетом снов чудовищных
Город погружался в долгий мрак.
Но кружились два цветка хохочущих
В тонких и стремительных руках.
И светились тайными пожарами
Взгляды, словно искры мятежа.
Девочка, в тебе жива не Жанны ли
Пламенем крещенная душа?
* * *
На ночном тротуаре — перчатка —
Тонкой выделки, с правой руки.
Торопливо стуча по брусчатке,
Замирали шаги
Той, кто здесь уронила в смятенье
В этот зорко прицеленный свет,
В эти хищно дрожащие тени
Плоти подлинный след.
Этот теплый еще отпечаток,
Словно женщины той нагота.
Я желаю вам, леди, перчаток
Не терять никогда.
* * *
Похожа на балет беседа между ними,
Воздушна и гибка привычная им речь.
А кто-то — про болезнь, мол, эх, глухонемые,
И «Боже упаси», и «Нечего смотреть».
Их двое: он, она, им к тридцати, наверно.
Природа к ним была скупа, но беды их
Забыты, ведь сполна избыты откровенным,
Искусным языком, где — ни к чему — язык.
Их двое, в танце рук проникнутых взаимно,
На чуткой глубине одних среди толпы…
А нам — дарован звук, так громко говорим мы!
Друг друга слышать нам у них учиться бы.
* * *
Тревожной позднею порой, когда не сплю ночами,
В дневные долгие часы ища уму приют,
На тротуарах и в метро я вновь их замечаю,
И в тот же миг они меня, как будто, узнают.
Они всегда по одному, но родственны друг другу:
Весь облик их, походка, взгляд, движенья губи рук —
Приметы этого родства, свидетельства недугов,
Когда в огне смущённый разум и во мраке дух.
И на Восстания старик, и на Сенной девица,
И тот на Грибоедова, и на Гостином та —
Обыденные спутники мои, от них не скрыться
Тревожной позднею порой, когда тонка черта,
Когда в их появлении мне мнится смысл вещий,
И вопрошаю, много ли отпущено ночей
До дня, когда и мне вослед раздастся:
«сумасшедший»,
И лучик смеха пролетит над пропастью моей.
* * *
Жизни захлестнут лавиной,
Сон потерявший и путь,
В тихом дворе голубином
Просто побудь.
Птиц неприкаянных стая
Лучше любого вина
Дух твой утешит усталый —
Брось ей пшена!
Сизый закружится веер,
Сбитый твой след заметет.
Светел и прост будет вечер.
Просто пройдет.
Все пройдет.
* * *
Что это бледнеет в полумгле
За вуалью тюлевой гардины?
В комнате на письменном столе
Брошенная дремлет бригантина.
В паутине киль ее и рей,
Паруса, как старые газеты.
Добрый капитан ее не с ней.
Нет его давно на свете этом…
Что осталось? В столбиках слова,
Изданных три книги, крест в оградке.
И хранит упрямая вдова
Этот кабинет на Петроградке,
Где темно и тихо столько лет,
Где суровых дней смущая смуту
Жил, работал. Где молчал поэт…
Где, в рассвета тайную минуту
Расправляя крылья парусов,
Словно стих летящий негасима,
Над туманом сонных островов
Белая восходит бригантина.
* * *
Увы, не сыскавший венца,
Поэт раздобыл сковородку,
Идет, улыбается,
Поглаживает бородку.
Он трезв, он причесан как шпиц,
Ему бренный быт не обуза:
Пожарит с картошкой шпик,
Наестся поэт от пуза.
Бессонные бросив труды,
Он купленной вещью гордится.
Он нынче вступил в ряды
Поэтов-сковородистов!
* * *
Свет памяти или забвения прах…
Склабящийся череп в горячих руках.
Извечен вопрос — скоротечен ответ.
Бессчетны шаги — не от каждого — след.
Зияющий мрак опустевших глазниц,
Кто знает, Горацио, может, и в них
Жил отблеск той страсти — луч горний добыть,
Умножить, сберечь, завещать его — быть.
* * *
До заутрени в воскресение
На нетронутый тихий снег
Выходила босая Ксения,
Шла по улицам, мимо рек,
Переулками, вдоль по линиям…
На поблекшей щеке слеза;
Кофта латана, волос в инее,
А в прозрачной груди — звезда.
И в простом жилье человеческом,
Коли был раздор — затухал.
Те, кто в дым разругались вечером,
Просыпались в руке рука,
Было любо им, было ладно им,
Было вечное «Я и Ты»…
…долго-долго снежинки падали
На горячие те следы.