Радомир МИЛЬОЙКОВИЧ
Одеяло
Они лежали в больничных койках рядом друг с другом: Золтан – статистик на пенсии – и Ранко – шофер грузоперевозчик. На розовой резине белело голое неподвижное тело Золтана. Перед его глазами то и дело взрывалось какое-то красное пятно, а потом мгновенно, с такой же силой, возвращалось куда-то в свои древние эоны. Иногда, на одно лишь мгновение, он приходил в себя, даже узнавал звуки, запахи, но глаза открыть не мог, не мог даже пошевелиться. Тогда к нему приходила мысль, что такой невыносимый холод царит, наверно, только там, во вселенской пещере. И вдруг легкой волной, смывающей песок с набережной, его накрыло одно воспоминание… Как-то вечером, возвращаясь с работы, на скамейке перед домом он увидел какого-то пьяного бомжа. Тот крепко спал. На нем как будто все посерело от холода – и лицо, и руки, и порванная куртка, и ступни. Золтан поднялся наверх, взял из шкафа первое попавшееся одеяло, спустился обратно и укрыл бомжа…
– Медсестра, – прошептал Ранко, – вы бы укрыли его, а то он весь посинел от холода.
– А он описается, одеяло испортит. Все равно до утра не дотянет, – равнодушным голосом ответила медсестра уходя.
Ранко вспомнил, как четыре полицейских вытаскивали его, лежащего в одеяле, со дна глубокой пропасти, в которую полетел грузовик. Вспомнил, как еловые сучья кололи его, как камни царапали спину. Его изломанное, изуродованное тело колыхалось туда-сюда, а они таскали его, стонали и ругались. В одеяле было душно, пахло нафталином и его мочой.
Он вытянул из руки иглу от инфузии, с трудом освободил сломанную ногу. Преодолевая страшную боль, он сел, собираясь с силами. Потянул одеяло, скомкал его на груди и встал. С широко раздвинутыми ногами он сделал первый неуверенный шажок. Так и пошел, влача то одну, то другую ногу по нескольку сантиметров. Он чувствовал, что все внутри у него рвется на куски, что сил никаких нет, но перед ним была цель, и он не сдавался. Медленно положил одеяло на тело Золтана и укрыл его. Потом немного постоял над кроватью, придерживаясь правой рукой за штатив. Левую руку он опустил на холодный лоб Золтана. Потом медленно сполз вниз по изголовью кровати незнакомца, как Мария спускалась вниз по кресту.
На одно мгновение Золтан почувствовал тепло материнского объятия и ее поцелуй в лоб.
К утру оба скончались.
Аист
– Этот аист принес меня, как новорожденного ребенка, – громко сказал Павле, сидя в пустой кухне. Его слова выклевали индейки, которыми были расписаны стены.
Жена Павле, Бранка, скоропостижно скончалась. Ему было под семьдесят. Дочь жила в городе, к нему приезжала два раза в месяц. Он почти не выходил из дома, только раз в неделю отправлялся в магазин за хлебом. Скамейка перед домом заросла бурьяном. Павле чувствовал себя червяком, очутившимся на раскаленном тротуаре. Он ждал, когда никчемность, как нога, раздавит его.
– В каждом дне есть минуты счастья, но мы их не узнаем. И пока мы живем в ожидании, что упадет метеор, что выиграем лотерейный билет, что придет Мессия, эти минуты проходят мимо нас… – с этими словами к нему обратилась соседка Зорана, студентка, неожиданно появившаяся на крыльце его дома.
– Для начала вы почините моего гипсового аиста. У него оторвался клюв и одно крыло. И ноги расшатались… Ему надо еще и улыбку нарисовать… Вы же биологом работали, да?
– Работал.
– Ну вот. А инструменты у вас есть? Ну, мастерок, шпатель, наждачка?..
– Нету.
– Так я принесу. Это будет вашей первой минутой счастья на сегодня. А второй будет то, что мы с вами сфотографируемся. Вот так. – Она уселась рядом с ним, положила голову ему на плечо и щелкнула мобильником. – Остальные минуты счастья вам придется узнавать самому. Просто закройте глаза, и вы их увидите.
Работа над воскрешением аиста продолжалась дольше, чем он думал. Неумелым рукам, привыкшим к одному лишь карандашу, сначала не удавалось придать неуклюжей птице желаемый облик, но через три дня он отдал соседке свежевыкрашенный клюв, как оду.
– Осторожно, а то запачкаетесь, он еще мокрый.
– Давайте сядем, выпьем кофе.
– Давайте. Это будет моим вторым моментом счастья сегодня. Третьим будет очистка водосточных труб. Четвертый? Подержу на груди фотографию Бранки, вытру раму и поцелую ее.
– А пятый?
– Пятый? Пятый – прочту Отче наш перед сном.
Удостоверения
После полуторагодовой возни с агентством по трудоустройству, после психотестов, мучительного изучения норвежского языка он наконец получил из Скандинавии заверенный рабочий контракт; как раз этим утром удалось получить и справки о несудимости. Его ждала работа повара. Авиабилет был забронирован. Белград – Осло! На следующей неделе он уедет.
Этот трактир славился своей кухней, особенно фирменным блюдом – ягненком, варенным в молоке. Когда-то, работая в ресторане Мориа, он тоже готовил это древнее блюдо придворной сербской трапезы. Расплатившись с таксистом, он обнаружил, что у него осталось больше денег, чем рассчитывал. Поэтому решил угостить себя вкусным обедом. Ну, довел же он дело до конца, можно и побаловать себя. Он уселся за накрытый стол и заказал ракию и обед. Столовый прибор был каким-то необыкновенным, с длинными позолоченными рукоятками. У ножа было короткое, чуть широковатое лезвие с острым кончиком. Вилка – с четырьмя чуть загнутыми короткими зубцами.
Кроме него, в трактире сидела только одна парочка. Он не мог оценить – любовники ли, супруги ли? Они о чем-то спорили. Женщина то и дело пыталась встать, но человек хватал ее за руку и останавливал. Повару стало не по себе, и он отвел взгляд. Вдруг человек подошел к нему и голосом, в котором прозвучало что-то зловещее, спросил:
– Ты чего уставился?
– Извините. Я случайно. Постараюсь больше не смотреть на вас.
– Постарайся.
Ему хотелось встать и уйти, но обед, только что вынутый из духовки, уже дымился на столе. Он пересел на другой стул. Тревожные голоса парочки теперь доходили до него сбоку. Он не хотел сесть спиной к ним, опасаясь вызвать еще больше гнева у того человека.
Ссора за соседним столом продолжалась и становилась все громче. Он скользнул мимолетным взглядом по ним и увидел, как рука человека летит к лицу женщину. Раздался звук, как будто рыба ударила хвостом по озерной глади. А потом наступила тишина. Она как будто создавала круги злого молчания. Один из них волной нахлынул на него. Он почуял запах ягненка и приближавшихся к нему волчьих следов.
– Я тебе сейчас глаз выколю, дрянь! – зарычал человек и согнулся к повару, хватая его за подбородок.
И тут же саданул ему в грудь лезвие ножа. Раз. Еще раз. Много раз. Пока тело не свалилось на пол. Женщина кричала, закрыв лицо руками. За буфетной стойкой, молча, тискались официанты и повара. Человек положил в тарелку окровавленное лезвие ножа и обеими руками оперся о стол.
Умирающий повар хрипел и тряс ногами, а потом успокоился и остался лежать в луже крови.
Дверь кухни была открыта – ягненок хихикал в духовке.
Неделько ТЕРЗИЧ
Дорога любви
Все протекает – как в стихотворениях.
Мне нужно было пройти разные дороги
в жизни, во сне, в кино…
Дороги: шелка, кофе, вина,
императоров, туч,
Солнца, Луны…
Многие искушения нужно было пройти,
я прошел, теперь я иду по большой дороге любви,
убежден что мне суждено 164 года
жизни.
Я человек
двадцатого и двадцать первого века.
Небесные победы
Многие народы,
города и моря
под землей,
под водой,
на небесах.
Жизнь всегда будет.
Жизнь под водой,
жизнь под землей
и на небесах.
Жизнь всегда будет,
С нами,
как и без нас.
Будет всегда
и красное вино.
Совпадение? Нет!
В ряду домино –
падают.
В ряду ящики, палочки –
падают.
В колонне люди –
падают.
В ряду Бабушки –
не падают.
Почему Бабушки
не падают?
Потому что это –
Бабушки.
История “Астории”
Холодная пустота
в знакомой черной комнате,
белый мороз на окне нарисовал
знакомый портрет.
Что с тобою случилось,
что со мною сейчас происходит?
Встретил я сегодня Аннушку Снегину,
вчера разговаривал
с Черным человеком,
убегал он,
совсем другой человек,
совсем – другой Черный.
Где сейчас ты,
где я?
Пойду на площадь
Спросить дорогое Солнце:
Не трогай окно
там, где знакомый портрет,
желаю с ним выпить
стакан красного вина.
Там, в черной комнате
Началась История “Астории”.
Дорогой Сергей,
со мною дети одной
Матери Поэзии,
я сейчас пойду,
не знаю куда, но пойду.
Земные звезды
Там, где свечи горят ночам по могилам,
спят молодые неспокойные души.
Так говорят в моей деревне.
Пламя свечей на могилах –
это земные звезды,
души людей с небес
встречаются ночью со своими телами.
Но может быть, и на небесах
горят некоторые свечи.
Носить себя очень трудно
Идет тяжелый кислый дождь,
падает серый снег,
падают черные листья,
падают гнилые яблоки…
Одинокий человек испугался.
Если завтра будут падать
Некоторые тяжелые слова,
настанет конец жизни в его хижине.
Перевела с сербского Милена Алексич