В начале 1990-х годов после развала Советского Союза и смены общественного строя в нашей стране газеты перестали печатать стихи. Единственным исключением стала «Морская газета», которую я редактировал. Мне присылали подборки своих стихов не только поэты, жившие в Ленинграде — Санкт-Петербурге, но и в других городах России. В том числе приходили письма из Москвы. А Наталия Иосифовна Грудинина, с которой я познакомился еще в свои курсантские годы, передавала мне стихи из рук в руки. В «Морской газете» появилось несколько ее подборок. Совсем недавно я обнаружил несколько стихотворений Грудининой в своем архиве. Они не были опубликованы в «Морской газете». Поэтому я решил познакомить с ними читателей «Литературного Санкт-Петербурга».
Борис Орлов
* * *
Еще в беду меня не бросила
Ничья холодная рука.
А уж из красной рамы осени
Ко мне шагнули облака.
Они всю комнату завьюжили,
Предупреждая и грозя,
Что скоро старость безоружная
Ко мне навяжется в друзья
И скажет: стань моей голубою,
Не простужай моих костей,
Не приноси из мира грубого
Неутешительных вестей.
Уже лицо твое муарово,
И привкус инея в стихах,
Давай займемся мемуарами
Об извинительных грехах.
Про то, как где-нибудь обидели
Кого-то по ничьей вине,
Про все, что видели-не видели
Безгласно стоя в стороне.
Еще припомним умилительно
Заслуги большие в сто крат;
Растили гласно и рачительно
Не просто дерево, а сад.
Короче — жизнь недаром прожита
И в свой черед награждена!
Скажи мне, старость, кем ты прошена
И кем к столу приглашена?
Еще не столь вегетарианственно
Здесь все на вкус ленивый твой,
Еще бушует ветер странствия
Над сумасбродной головой.
Еще худая мебель выстоит —
Чем старомодней, тем прямей.
Здесь все кричит — от книг залистанных
До грешной памяти моей.
Не смей вязаться мне в союзники,
Имей, горбатая, в виду —
Еще пока деревья — узники
В моем ухоженном саду.
Еще бредут неотомщенные
Седые призраки в стихи,
Еще не знаю — где прощенные,
А где — зудящие грехи.
Я буду жить, пока не вызнаю —
Кто завладеет вслед за мной
Моей мучительной отчизною
С ее раскаянной виной.
И только сердцем успокоена,
Помолодевшая в сто крат,
Умру, безвестной смертью воина
Не дослужившись до наград.
Ответственность
Ответственность — жестокая профессия.
Ломает спину доброхотный груз.
Его я в каждом откровенье песенном
Несу всю жизнь и уронить боюсь.
Он стал необходим рукам и разуму.
Остановиться? Сбросить? Что с того?
И ненавистной станет
легкость праздная,
И не нужна свобода без него.
Мой старый новый стол
Старинный стол я притащила в дом.
Ему подобный был моей подмогой,
Когда в тяжелом ватнике своем
Я у печурки ежилась убогой
И, в гаснущие глядя угольки,
От ножек круглых и досадно-крепких
Последней силой тающей руки
Откалывала буковые щепки.
Не весь он был пожертвован огню.
Так мудро он скрипел,
так громко плакал,
И ел глаза прогорклым дымом лака,
И шепотно канючил: «Не виню,
Но будь добра, хоть остов не спали.
Не вечно зло. Еще внесу я лепту
В сокровище любви и интеллекта,
В науку и поэзию земли».
Что стало с ним, хранителем огня?
С кем дострадал,
с кем догорел до праха?
Глазами боли, разума и страха
Опять блокада смотрит на меня.
Ну что ж, скрипи, горючих лет двойник.
Мы оба недоглоданы блокадой.
Кривой, паралитичный твой язык
Я, может быть, еще пойму, как надо.
И, трещины твои зашпаклевав,
Сменив сукно, изъеденное молью,
Вновь подружусь с надеждою и болью —
С двумя из главных человечьих прав.
* * *
Из памяти недужного столетья
Когда-нибудь убудет та война,
Где порослью крикливых междометий,
Как сорняком, печаль иссечена.
Уйдет нечеловеческая смута,
Тщеславие уродливой души,
И, в гусеницы рваные обута,
В музейной упокоится тиши.
Но есть, и не забыться ей вовеки,
Другая — неотпетая — война,
Что остается в грешном человеке
Посевом добровечного зерна.
Она болит, и плачет, и лучится
В кристаллах чистых совести самой,
Неискаженно отражая лица
Солдат, не возвратившихся домой.
Что с ними сгибло? Что невосполнимо?
Какого бескорыстия черты?
Что пулею, не пролетевшей мимо,
Доведено до глухонемоты?
Какие отрешенные пустоты
Зияют в каждом честном ремесле?
Но есть земля, и есть на свете что-то,
Чему не упокоиться в земле.
Сухой листвы тревожным бормотаньем,
Осколчатым калейдоскопом сна
На Землю возвращаются желанья,
Которых не дослушала война.
Они произрастают в почве рыхлой,
Подсолнухом к заре оборотясь,
И снежные обуздывают вихри,
Чтоб путнику без вести не пропасть,
Не подчиняясь мирному приказу,
Снимаются с нейтральной полосы,
И правосудьем шествуют безглазым,
И держат эталонные весы.
Они облечены верховной властью
Карать, кто в милосердии не тверд…
И даже ты, не верующий в счастье,
Зависишь от желаний тех, кто мертв.