НИКОЛАЙ ТИХОНОВ
(1896 — 1979)
Николай Семёнович Тихонов родился 4 декабря 1896 г. в Санкт-Петербурге — русский советский писатель, общественный деятель. Мать — крестьянка, отец — из мещан. Николай учился в городской школе, затем в торговой Алексеевской школе при петербургском Купеческом обществе. Окончил начальное училище имени Стасюлевича. После обучения Тихонов работал в Военно-морском хозяйственном управлении в здании Адмиралтейства. Первое стихотворение написал в 14 лет — «На смерть Льва Толстого», затем написал «Индию» и другие стихи. Ушел добровольцем на фронт Первой мировой войны. Николай воевал в период с 1915 по 1918 год в составе гусарского полка участвовал в боях в Прибалтике, был контужен. Мрачный колорит пронизывает стихи походной тетради «Жизнь под звездами»: «Словно хлора облако взлохмаченно, / Повисает на кустах туман»; «Тяжко ехать лесом тем, пропитанным / Йодистым дыханием тоски». Увиденное в годы войны серьезно отразилось на нем, как на будущем поэте. Демобилизовался Тихонов только весной 1918 года. Как свидетельствует сам поэт в автобиографии, перед началом гражданской войны он трудился плотником, работал по всеобучу, пробовал себя в актерском искусстве. Осенью 1918 года по собственному желанию Тихонов пошел добровольцем в Красную Армию
Первые публикации появились в 1918-м в журнале «Нива»: стихи, рассказ «Чудо» и повесть «Старатели». После демобилизации принимает твердое решение заняться литературной деятельностью. В 1920-е стал участником литературной группы «Серапионовы братья», опубликовал поэму «Сами». Изданные в 1922-м первые книги стихов Тихонова «Орда» и «Брага», отразившие эпоху мировой и Гражданской войн, Февральской и Октябрьской революций, принесли автору широкую известность.
Тихонов много ездил по стране, особенно любил Кавказ, изучал народы Кавказа, их жизнь, быт, историю, стал заниматься переводами грузинских, армянских, дагестанских поэтов. В 1935 году впервые увидел Европу, побывав с делегацией на Конгрессе в защиту мира в Париже.
Во время Отечественной войны работал в политуправлении Ленинградского фронта, где пригодился его военный опыт. Писал очерки и рассказы, статьи и листовки, стихи и обращения. Стихи этого периода вошли в книгу «Огненный год» (1942).
С 1949-го был председателем Советского комитета защиты мира, с 1950 — членом Всемирного Совета мира. Побывал во многих странах Европы, в Китае.
Поэтическое творчество наиболее полно представлено в сборниках: «Двенадцать баллад» (1925); «Тень друга» (1935); «Два потока» (1951) и другие. Выступал и как прозаик — с очерками, рассказами, повестями: «Кочевники» (1931); «Белое чудо» (1956); «Шесть колонн» (1968) и др. Статьи и воспоминания собраны в книгах: «Двойная радуга. Рассказы-воспоминания» (1964) и «Писатель и эпоха» (1972).
В 1973 — 76 вышло Собрание сочинений Тихонова в семи томах. Умер Н.Тихонов в 1979 в Москве.
* * *
Котелок меня по боку хлопал,
Гул стрельбы однозвучнее стал,
И вдали он качался, как ропот,
А вблизи он висел по кустам.
В рыжих травах гадюки головка
Промелькнула, как быстрый укол,
Я рукой загорелой винтовку
На вечернее небо навел.
И толчок чуть заметной отдачи
Проводил мою пулю в полет.
Там метался в обстреле горячем
Окружаемый смертью пилот.
И, салютом тяжелым оплакан,
Серый «таубе»1 в гулком аду
Опрокинулся навзничь, как факел,
Зарываясь в огонь на ходу.
И, мне кажется, в это мгновенье
Остановлен был бег бытия,
Только жили в глухих повтореньях
Гул и небо, болото и я.
1 «Таубе» — германский боевой самолет времен
Первой мировой войны.
ДРУГУ
Ночь без луны кругом светила,
Пожаром в тишине грозя,
Ты помнишь все, что с нами было,
Чего забыть уже нельзя:
Наш тесный круг, наш смех открытый,
Немую сладость первых пуль,
И длинный, скучный мост Бабита,
И в душном августе Тируль.
Как шел ночами, колыхаясь,
Наш полк в лиловых светах сна,
И звонко стукались, встречаясь,
Со стременами стремена.
Одних в горящем поле спешил,
Другим замедлил клич: пора!
Но многие сердца утешил
Блеск боевого серебра.
Былое заключено в книги,
Где вечности багровый дым,
Быть может, мы у новой Риги
Опять оружье обнажим.
Еще насмешка не устала
Безумью времени служить,
Но умереть мне будет мало,
Как будет мало только жить.
* * *
Крутили мельниц диких жернова,
Мостили гать, гоняли гурт овечий,
Кусала ноги ржавая трава,
Ломала вьюга мертвой хваткой плечи.
Мы кольца растеряли, не даря,
И песни раскидали по безлюдью,
Над молодостью — медная заря,
Над старостью… Но старости не будет.
БАЛЛАДА О ГВОЗДЯХ
Спокойно трубку докурил до конца,
Спокойно улыбку стер с лица.
«Команда, во фронт! Офицеры, вперед!»
Сухими шагами командир идет.
И слова равняются в полный рост:
«С якоря в восемь. Курс — ост.
У кого жена, брат —
Пишите, мы не придем назад.
Зато будет знатный кегельбан».
И старший в ответ: «Есть, капитан!»
А самый дерзкий и молодой
Смотрел на солнце над водой.
«Не все ли равно, — сказал он,- где?
Еще спокойней лежать в воде».
Адмиральским ушам простукал рассвет:
«Приказ исполнен. Спасенных нет».
Гвозди б делать из этих людей:
Крепче б не было в мире гвоздей.
ПУШКА
Арнольду Пек
Как мокрые раздавленные сливы,
У лошадей раскосые глаза,
Лоскутья умирающей крапивы
На колесе, сползающем назад.
Трясется холм от ужаса, как карлик,
Услышавший циклопью болтовню,
И скоро облачной не хватит марли
На перевязки раненому дню.
Циклопом правит мальчик с канарейку,
Он веселей горящего куста,
Ударную за хвост он ловит змейку, —
Поймает, и циклоп загрохотал.
И оба так дружны и так согласны,
Что, кончив быть горластым палачом,
Когда его циклопий глаз погаснет —
Он мальчика сажает на плечо.
И лошади их тащат по откосу —
Бездельников — двумя рядами пар,
И мальчик свертывает папиросу
Кривую, как бегущая тропа.
* * *
Когда уйду — совсем согнется мать,
Но говорить и слушать так же будет,
Хотя и трудно старой понимать,
Что обо мне рассказывают люди.
Из рук уронит скользкую иглу,
И на щеках заволокнятся пятна, —
Ведь тот, что не придет уже обратно,
Играл у ног когда-то на полу.
* * *
Огонь, веревка, пуля и топор,
Как слуги, кланялись и шли за нами,
И в каждой капле спал потоп,
Сквозь малый камень прорастали горы,
И в прутике, раздавленном ногою,
Шумели чернорукие леса.
Неправда с нами ела и пила,
Колокола гудели по привычке,
Монеты вес утратили и звон,
И дети не пугались мертвецов…
Тогда впервые выучились мы
Словам прекрасным,
горьким и жестоким.
* * *
Посмотри на ненужные доски —
Это кони разбили станки.
Слышишь свист, удаленный и плоский?
Это в море ушли миноноски
Из заваленной льдами реки.
Что же, я не моряк и не конник,
Спать без просыпа? Книгу читать?
Сыпать зерна на подоконник?
А я вовсе не птичий поклонник,
Да и книга нужна мне не та…
Жизнь учила веслом и винтовкой,
Крепким ветром, по плечам моим
Узловатой хлестала веревкой,
Чтобы стал я спокойным и ловким,
Как железные гвозди, простым.
Вот и верю я палубе шаткой,
И гусарским, упругим коням,
И случайной походной палатке,
И любви расточительно-краткой,
Той, которую выдумал сам.
ПЕСНЯ ОБ ОТПУСКНОМ СОЛДАТЕ
Батальонный встал и сухой рукой
Согнул пополам камыш.
«Так отпустить проститься с женой,
Она умирает, говоришь?
Без тебя винтовкой меньше одной, —
Не могу отпустить. Погоди:
Сегодня ночью последний бой.
Налево кругом — иди!»
…Пулемет задыхался, хрипел, бил,
И с флангов летел трезвон,
Одиннадцать раз в атаку ходил
Отчаянный батальон.
Под ногами утренних лип
Уложили сто двадцать в ряд.
И табак от крови прилип
К рукам усталых солдат.
У батальонного по лицу
Красные пятна горят,
Но каждому мертвецу
Сказал он: «Спасибо, брат!»
Рукою, острее ножа,
Видели все егеря,
Он каждому руку пожал,
За службу благодаря.
Пускай гремел их ушам
На другом языке отбой,
Но мертвых руки по швам
Равнялись сами собой.
«Слушай, Денисов Иван!
Хоть ты уж не егерь мой,
Но приказ по роте дан,
Можешь идти домой».
Умолкли все — под горой
Ветер, как пес, дрожал.
Сто девятнадцать держали строй,
А сто двадцатый встал.
Ворон сорвался, царапая лоб,
Крича, как человек.
И дымно смотрели глаза в сугроб
Из-под опущенных век.
И лошади стали трястись и ржать,
Как будто их гнали с гор,
И глаз ни один не смел поднять,
Чтобы взглянуть в упор.
Уже тот далеко ушел на восток,
Не оставив на льду следа, —
Сказал батальонный, коснувшись щек:
«Я, кажется, ранен. Да».
***
Наш век пройдет. Откроются архивы,
И все, что было скрыто до сих пор,
Все тайные истории извивы
Покажут миру славу и позор.
Богов иных тогда померкнут лики,
И обнажится всякая беда,
Но то, что было истинно великим,
Останется великим навсегда.
НИКОЛАЙ ТУРОВЕРОВ
(1899 — 1972)
Николай Николаевич Туроверов родился в станице Старочеркасской 18 марта 1899 г. в семье потомственных казаков. Отец, Николай Николаевич, был судебным следователем. Мать, Анна Николаевна, имела запорожские корни. В семье любили литературу и музыку. А в пять лет Николай, как и все казачьи дети, свободно ездил верхом. Перед войной он окончил 7 классов Каменского реального училища, а с началом войны в 1914 г. поступил добровольцем в Лейб-гвардии Атаманский полк, в составе которого ушел на фронт. Воевал. Потом — ускоренный выпуск Новочеркасского военного училища — и снова фронт. После Октября вернулся на Дон, и вместе с братом Александром сражался с большевиками в отряде есаула Чернецова, который был серьезной действующей силой атамана Каледина. Участвовал в Степном походе в феврале- марте 1918 г. под командованием атамана Попова. Сражался на Дону, на Кубани, в Новороссийске и в Крыму. Четырежды был ранен. Награжден боевым орденом Св. Владимира IV степени.
В ноябре 1920 г. Николай Туроверов вместе с женой — казачкой, медсестрой крымского госпиталя Юлией Грековой — навсегда покинул Родину. Даже в самые трудные минуты испытаний Туроверов не переставал писать стихи. Вслед за уходящими из Крыма пароходами в воду бросались кони казаков. И поэт описал это душераздирающее расставание в стихотворении «Уходили мы из Крыма…». Корабли доставили русских беженцев на греческий остров Лемнос. Николаю пришлось освоить работу грузчика, а вскоре перебраться в Сербию и приобрести профессии лесоруба и мукомола. Рождается дочь Наталья, и в 1922 г. семья переезжает в Париж. Разгрузку вагонов Туроверов совмещает учебой в Сорбонне. А вскоре устраивается водителем такси.
Первый поэтический сборник «Путь» у Николая Туроверова появился в 1928 г. Последующие четыре сборника с названием «Стихи» вышли в 37-м, 39-м, 42-м и 65-м годах. Не только публикации, но и устные выступления сделали его необычайно популярным. Он писал «…о том, что перенес/ В крови, в слезах, — не понаслышке». О стихах Туроверова одобрительно высказывалась такие мэтры, как Глеб Струве, Георгий Адамович, Иван Бунин и др. В России в 1995 году был издан небольшой стихотворный сборник, а в 1999-м — второй, более объемный, названный тyроверовской строкой «Двадцатый год — прощай, Россия».
В начале 30-х годов Туроверов поступил на службу в крупнейший парижский банк «Диас», где проработал не один десяток лет. Во время Второй мировой войны воевал с немцами в Африке в составе 1-го кавалерийского полка французского Иностранного легиона, которому посвятил поэму «Легион». Вернувшись в Париж, работал в банке и активно участвовал в жизни белоэмигрантов — казаков. Создал «Кружок казаков-литераторов», возглавлял Казачий Союз, был главным хранителем уникальной библиотеки генерала Дмитрия Ознобишина. В 1950 г. не стало любимой жены Юлии. Но вопреки всему поэт продолжает постигать тайну жизни и писать стихи. Умер Николай Туроверов в 1972 г. и похоронен на знаменитом кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.
1914 ГОД
Казаков казачки проводили,
Казаки простились с Тихим Доном.
Разве мы — их дети — позабыли,
Как гудел набат тревожным звоном?
Казаки скакали, тесно стремя
Прижимая к стремени соседа.
Разве не казалась в это время
Неизбежной близкая победа?
О, незабываемое лето!
Разве не тюрьмой была станица
Для меня и бедных малолеток,
Опоздавших вовремя родиться.
КРЫМ
Уходили мы из Крыма
Среди дыма и огня,
Я с кормы все время мимо
В своего стрелял коня.
А он плыл, изнемогая,
За высокою кормой,
Все не веря, все не зная,
Что прощается со мной.
Сколько раз одной могилы
Ожидали мы в бою,
Конь все плыл, теряя силы,
Веря в преданность мою.
Мой денщик стрелял не мимо,
Покраснела чуть вода…
Уходящий берег Крыма
Я запомнил навсегда…
НОВОЧЕРКАССК
(Фрагмент поэмы)
1
Дымилась Русь, горели села,
Пылали скирды и стога,
И я в те дни с тоской веселой
Топтал бегущего врага,
Скача в рядах казачьей лавы,
Дыша простором диких лет.
Нас озарял забытой славы,
Казачьей лавы пьяный свет,
И сердце все запоминало, —
Легко рубил казак с плеча,
И кровь на шашке засыхала
Зловещим светом сургуча.
18
Тамбов. Орел. Познал обмана
Ты весь чарующий расцвет,
Когда смерч древнего бурана
Сметал следы имперских лет.
И над могилою столетий
Сплелися дикою гульбой
Измена, подвиги и плети,
И честь, и слезы, и разбой.
19
Колокола могильно пели.
В домах прощались, во дворе
Венок плели, кружась, метели
Тебе, мой город на горе.
Теперь один снесёшь ты муки
Под сень соборного креста.
Я помню, помню день разлуки,
В канун Рождения Христа,
И не забуду звон унылый
Среди снегов декабрьских вьюг
И бешеный галоп кобылы,
Меня бросающей на юг.
* * *
Не выдаст моя кобылица,
Не лопнет подпруга седла.
Дымится в Задонье, курится
Седая февральская мгла.
Встаёт за могилой могила,
Темнеет калмыцкая твердь,
И где-то правее — Корнилов,
В метелях идущий на смерть.
Запомним, запомним до гроба
Жестокую юность свою,
Дымящийся гребень сугроба,
Победу и гибель в бою,
Тоску безысходного гона,
Тревоги в морозных ночах,
Да блеск тускловатый погона
На хрупких, на детских плечах.
Мы отдали всё, что имели,
Тебе, восемнадцатый год,
Твоей азиатской метели
Степной — за Россию — поход.
* * *
Мы шли в сухой и пыльной мгле
По раскалённой крымской глине,
Бахчисарай, как хан в седле,
Дремал в глубокой котловине.
И в этот день в Чуфут-Кале,
Сорвав бессмертники сухие,
Я выцарапал на скале:
Двадцатый год — прощай, Россия.
* * *
Я знаю, не будет иначе.
Всему свой черед и пора.
Не вскрикнет никто, не заплачет,
Когда постучусь у двора.
Чужая на выгоне хата,
Бурьян на упавшем плетне,
Да отблеск степного заката,
Застывший в убогом окне.
И скажет негромко и сухо,
Что здесь мне нельзя ночевать
В лохмотьях босая старуха,
Меня не узнавшая мать.
***
В эту ночь мы ушли от погони,
Расседлали своих лошадей;
Я лежал на шершавой попоне
Среди спящих усталых людей.
И запомнил, и помню доныне
Наш последний российский ночлег,
— Эти звёзды приморской пустыни,
Этот синий мерцающий снег.
Стерегло нас последнее горе
После снежных татарских полей —
Ледяное Понтийское море,
Ледяная душа кораблей.
Всё иссякнет — и нежность, и злоба,
Всё забудем, что помнить должны,
И останется с нами до гроба
Только имя забытой страны.
***
Влюбленный в бой жалеть не станет
Погибших рядом с ним в бою;
Он сожаленьем не обманет
Любовь суровую свою.
В загробные не веря силы,
Стоит он, вновь готовый в бой,
У свежевырытой могилы
С не наклоненной головой.
***
Отцу Николаю Иванову.
Не георгиевский, а нательный крест,
Медный, на простом гайтане
Памятью знакомых мест
Никогда напоминать не перестанет;
Но и крест, полученный в бою,
Точно друг, и беспокойный, и горячий,
Всё твердит, что молодость свою
Я не мог бы начинать иначе.
ЕЛИЗИУМ
«Елизиум — загробное воздаяние».
Пиндар (522-448 до Р. X.)
Русским старческим домам.
1
Мы дети верные войны.
Идут года, приходят войны,
И обетованной страны
Твоей, Елизиум, достойны,
Не все уже и дым, и прах —
От нас еще ложатся тени,
Елизиум, в твоих садах
Богоугодных заведений.
2
Пора, мой старый друг, пора, —
Зажились мы с тобою оба.
И пожилые юнкера
Стоят навытяжку у гроба.
Им также надо отдохнуть,
Нельзя терзать людей без меры.
Скажи из гроба: в добрый путь,
Законченные офицеры.
ПАВЕЛ БУЛЫГИН
(1896 — 1936)
. . . Потомственный двор янин, поэт , офицер Русской императорской армии , принимавший участие в попытках спасения царской семьи , Павел Петрович Булыгин (фото 1916 г.), происходил из старинного рода. Его отец — Пётр Павлович Булыгин (1858-1915), писатель и земский деятель. Мать — урожденная фон Бернер — была родом из Польши. Родился Павел Булыгин 23 января (5 февраля) 1896 г. во Владимире. Детство его прошло в имении Михайловское, на берегах реки Суворощи. Окончив 6 классов Владимирской гимназии в 1915 году, Булыгин поступил в Александровское военное училище в Москве. Павел Петрович с детства писал стихи о своем любимом крае, родном доме, Муромских лесах, в которых он рос. Он, безусловно, был большим лирическим поэтом, просто не успевшим во всю мощь развернуть свой талант.
В 1916 году он начал службу в лейб-гвардии Петроградском полку. Участвовал в боях Первой мировой войны, в 20 лет прошел с молодежью Лейб-гвардии «мясорубку» сражений на реке Стоход и под Владимиром-Волынским, где получил первое ранение и чудом остался в живых. За этот бой Булыгин был награжден орденом Св. Анны IV степени с надписью: «За храбрость». В декабре 1917 года уехал в Новочеркасск, где вступил в Добровольческую армию. Во время 1-го Кубанского похода был контужен и ранен.
Раненого его вывезли в Новочеркасск. По выздоровлении Булыгин предпринял безумную попытку спасения Государя Императора и его семьи из екатеринбургского плена. Однако попытка возглавленного Павлом отряда гвардейской молодежи, набранной в Москве, была неудачной. В результате Булыгин оказался в Екатеринбургской тюрьме, откуда ему вскоре удалось бежать. В своей книге «Убийство Романовых» Павел Петрович писал: «Возвратясь из Екатеринбурга, я посетил Вдовствующую императрицу во дворце Харакс в Крыму, чтобы сообщить обо всем слышанном мною относительно судьбы Царской фамилии, находящейся в большевистском плену. Я был ошеломлен тем полностью беззащитным состоянием, в котором нашел дворец Вдовствующей императрицы…»
В возрасте 22 лет Лейб-Гвардии Петроградского полка капитан П.П. Булыгин организовал и возглавил охрану Ее Императорского Величества Марии Федоровны и других лиц императорской фамилии в Крыму, который был оставлен немцами. Но вскоре, по личному распоряжению императрицы, Булыгин отправляется в Сибирь — через Черное море, Турцию, Грецию, Францию, Англию, Красное море, Индийский океан, Японию, Владивосток — в ставку адмирала А.В. Колчака «для выяснения истинного положения Царской семьи».
С января 1919 года находился в войсках Восточного фронта адмирала А.В. Колчака; с августа 1919 года поступил в распоряжение следователя Н.А. Соколова для расследования дела об убийстве Императорской семьи. Через Владивосток, Харбин и Белград добрался до Парижа. После разгрома армии А.В. Колчака материалы следствия удалось вывезти во Францию.
В 1921-1922 годах жил в Берлине, участвовал в Рейхенгалльском монархическом съезде (1921), некоторое время жил в Риге и Каунасе. В 1922 г. негус Эфиопии Хайле Селассие проехал по Европе, приглашая русских специалистов — и военных, и штатских — на службу в свою страну. Большим преимуществом для нашей эмиграции была христианская вера этой страны, 10 лет, с 1924 по 1934 год, жил в АддисАбебе (Эфиопия). Работал военным инструктором и управляющим государственной кофейной плантацией.
В январе 1934 года П.П. Булыгин переехал в Прибалтику, где близ Риги жила мать его жены — художницы Агаты Шишко-Богуш. Здесь он получил приглашение старообрядческой общины Литвы образовать поселение в Парагвае у слияния рек Парана и Парагвай, что он и осуществил. П. Булыгин не только познакомился с Асунсьоном, но и подружился с Президентом Парагвая Эйсебио Айалой, заручился его согласием принять русских староверов, поддержать их переселение, выделить им земли и кредиты для создания колонии. Умер Павел Петрович Булыгин от кровоизлияния в мозг в Асунсьоне 17 февраля 1936 года в день военного переворота. Он прожил всего 40 лет. Но каких!..
* * *
Жизнь — это призрак-экспресс,
Ночь прорезавший жутко огнями;
Жизнь — лучистая тайна небес,
Купол, затканный весь жемчугами;
Жизнь — постылая сказка старух
Под тоскливый напев непогоды;
Жизнь есть — закаляющий дух,
Бой жестокий с людьми и природой.
Жизнь — угрюмый седой монастырь,
Кипарисом пропахшая келья,
Жизнь — безбрежная водная ширь.
Жизнь — борьба и зевота безделья.
Жизнь — мечта, только встретится с ней
Тот, кто к цели стремится упрямо,
Жизнь — сплетение разных путей…
Дай Бог силы, идущему прямо.
ЧТО ЕСТЬ ИСТИНА?
«Что истина?» — Пилат Ему сказал
И руку поднял высоко над головою,
И, говоря о том, слепец не знал,
Что Истина пред ним
с поникшей головою.
В томлении изменчивых путей,
Блуждая в темноте усталыми ногами,
Об истине тоскуем мы сильней,
Не зная, что Она всегда,
везде пред нами.
* * *
Никто, как я, тебя понять не сможет,
Касаточка печальная моя,
Я знаю — тяжела твоя судьба,
Но верю, что Господь тебе поможет.
В часы тоски, когда рассудок нем,
Взгляни наверх, почувствуй звезд узоры;
Поймешь ты вновь,
что смерти нет совсем…
И стихнут в сердце горькие укоры.
Хоть он ушел, но все ж оставил след —
Ты не одна: взгляни, какою лаской
Сияют детские родные глазки!
А у меня и этого ведь нет…
Поверь, вся эта жизнь —
лишь сновиденье,
И радостно нам будет пробужденье.
СЛАВА
9 февраля 1918 г. Начало Ледяного
похода
Добровольческой Армии Корнилова
Слава погибшим бойцам,
С жизнью умевшим бороться,
Пусть их порыв по сердцам
Нашим, гудя, пронесется.
В дикие хмурые дни
Злого и страшного века
Нам показали они
Силу любви человека.
Годы, сменяясь, пройдут,
Пусть же всегда для народа
Жгучим примером живут
Дни Ледяного похода.
Жалкий развал февраля,
Речи паяца-кумира;
Ложь их Россию вела
К подлости Брестского мира.
Грянул удар Октября…
Вопли измены о мире.
Горькие думы Царя
В саване белой Сибири…
Русь захлестнула волна
Низости, крови и смрада:
Черни привольна она —
Чернь междувременью рада!
Всё, чем гордилися мы,
Рухнув, в крови утонуло.
Ночь. Но средь горестной тьмы
Что-то, блеснув, промелькнуло:
С скорбью на гордом лице
Там на далёкой Кубани,
Слава в терновом венце
Встала в кровавом тумане.
ЗАСЫПАЮЩИМ
Я знаю жизнь, я слышал смерти шёпот,
Мне палец чёрный много раз грозил.
Я видел блеск штыков и боя грохот…
Я так устал… Я много позабыл…
Зовут простить и позабыть былое,
Мне говорят: «События бегут,
И что вчера ценили, как святое,
Сегодня утром люди не поймут.
Не много вас осталося, поэты,
И верьте нам — не нужны, не слышны
Все ваши песни, что поются где-то
За рубежом — красивы, но смешны…»
Несчастный край! Без крова и одежды
Бредут толпы измученных людей.
Погасли слабые огни надежды,
И ночь царит над Родиной моей!
Так как молчать, когда в душе так много
Громовых слов! Когда душа горит!
Бог даст, я пригожусь и для иного,
Пока ж меня предгрозие томит!
Припомнились казачие мне степи,
Когда непонятые и одни,
Мы рвали прочь сковавшие нас цепи!
— Я помню вас, Корниловские дни!
Придёт пора! Блеснёт зовущей новью,
Опомнится родимая земля!
Омоем мы своей горячей кровью
Всю ржавщину усталого Кремля!
Теперь же здесь,
пока мне Бог поможет,
Я буду петь упрямое своё,
А если песни эти вас тревожат,
Вы выньте сердце Русское моё!
ИЗ СКАЗКИ
О МАЛЕНЬКОМ БЕЛОМ АНГЕЛЕ
Скатившись вниз падучею звездой,
Он оказался у подножья ската.
Здесь только что прошел жестокий бой,
И вдалеке гремят еще раскаты.
Везде следы его: обломки фур,
Винтовки, каски, пятна ранцев рыжих,
И неудобно скорченных фигур
Холодное молчанье. А пониже,
В канаве раненый солдат кричит,
Зовет и проклинает… Обе ноги
Его разбиты. А в пыли дороги
Упавший деревянный крест лежит.
И Ангел в трепете к кресту приник,
Узнав Поверженный Скорбящий Лик…
* * *
Я видел тайфун на Амурском заливе,
Я знаю печальный Цусимский пролив,
Грозу у Цейлона, светящийся ливень,
И волн Океана разгневанный взлив.
Но Черное море в капризах коварней, —
Твердят моряки с незапамятных пор.
Я помню и снежную бурю у Варны,
А после — горячий закатный Босфор.
Всю ночь ураган,
как дождавшийся мститель,
Ревел голосами, по-птичьи свистел.
В волну зарываясь,
дрожал истребитель
И на бок ложился, и тяжко скрипел.
И, двигаясь с креслом по стенке каюты,
Мы молодо пели про Солнце Земли, —
Но падало сердце, и были минуты,
Когда мы стаканы налить не могли.
* * *
Я не всегда таким был скучным —
Слагал немало небылиц.
Теперь к Пустыне я приучен,
Я так отвык от белых лиц.
Раз в месяц раб приносит почту,
Пробыв в пути двенадцать дней.
Я сам себе читаю ночью
Приветы вспомнивших друзей.
Храню погоны и кокарду
От службы Русскому Царю, —
Кормя ручного леопарда,
Я с ним по-русски говорю,
И вспоминаю Гумилева…
Что ждет, скрываясь впереди?
Когда-нибудь вернусь я снова.
— Теперь же, жизнь, меня не жди!